— Выдавали себя за немку?
Она тряхнула светлыми кудрями:
— И весьма успешно.
И тут я брякнул:
— Вы ведь славянка!
И сразу почувствовал, как она напряглась.
— О, какое безупречное расовое чутье! Поздравляю. Кстати, вы первый заподозрили. — Она презрительно скривила губы. — Остальные велись на мои светлые кудри, крепкие ляжки и безупречный выговор.
Да, несомненно, она снова разозлилась на меня.
Я предусмотрительно отодвинулся:
— Знаете, фройляйн, где-то в Африке есть такая змея… Называется «плюющаяся кобра».
— Что?
— А вам в гимназии не рассказывали? Чему вообще учат в женских гимназиях?
Ее голубые глаза потемнели.
— Сейчас-то вы шутите, — тихо произнесла она, — плюющейся коброй дразните… А в прошлом году вы бы меня за такие дела, наверное, пристрелили бы.
Я не стал спорить:
— Может быть.
Мое равнодушие ее злило, и мне это было приятно.
Она сощурилась:
— Не «может быть», а наверняка. Я-то знаю.
— Откуда?
— Потому что год назад… — Она не договорила, отвернулась, махнула рукой.
— Год назад я был не во Франции, — сказал я.
— А где? В Африке? Сражались с кобрами?
— Год назад я был в России.
Она притихла, как будто теперь не меня, а ее вынесло за границы обитаемого мира.
Молчать и ждать — это я могу сколько угодно. Пусть сама решает, когда заговорить.
Девушка наконец спросила:
— Как там… в России?
— Холодно, — ответил я. — Ужасные дороги и холодно.
Она улыбнулась бледно, грустно, поднесла кулачки к подбородку.
— А я помню Петербург и мои финские санки — знаете, с длинными полозьями… Ездили кататься за город, с горки… Снег по пояс… У меня были мокрые рукавички, их потом сушили у камина, и запах стоял особенный — смешной, шерстяной…
Я вспомнил окаменевшие от мороза огромные рукавицы, которые Леер таскал на веревке, перекинутой через шею.
— Вы носили их на веревочке, свои рукавички?
Она кивнула, всё еще улыбаясь.
— Меня увезли из России, когда мне было восемь лет, — сказала она. — Но я до сих пор скучаю. Иногда. Правда, не могу с точностью сказать, по чему я скучаю — по России или по своему детству.
— Для вас это одно и то же, — предположил я. — А вот Германия моего детства была чересчур безрадостной.
— Но вы, вы же скучаете?
— По Германии?
— По России!
Ее светлые славянские глаза глядели не моргая. В таких глазах ничего не прочитаешь. Считается, что они загадочные, но это выдумки русских литераторов: на самом деле они просто мутные.
Я ответил прямо и просто:
— Как можно скучать по аду?
— А разве в аду не интересно? — Она покачала головой. — Там и черти, и огонь, и всякие приключения…
— Предпочитаю рай, — пробормотал я. — Фруктовый сад, откормленные благовоспитанные ангелы, арфы. И чтобы ничего не происходило. Что же касается России — это самое страшное, самое отвратительное место на земле. Будь она проклята.
Она так и вспыхнула. Я здорово задел ее.
Я засмеялся и добавил:
— Кстати, два месяца назад русский охранник за такие слова меня, пожалуй, здорово бы избил.
Я врал. Я понятия не имею, что сделал бы со мной русский охранник.
— Да он вряд ли понимает по-немецки, — возразила она.
— Ну, ему бы я так сказал, чтобы он понял, — отозвался я. — Доходчиво. Это с вами я церемонился и подбирал выражения.
— Вижу, вы уже вполне освоились. Речь стала связной, выражение лица — осмысленным. У вас есть где ночевать?
— Сниму номер в какой-нибудь занюханной гостинице. — Я пожал плечами.
— Не боитесь?
— Я должен чего-то бояться?
— Вы никогда не слышали о La Resistance?[54]
— Местные террористы, вроде партизан?
— Можно и так считать, — отозвалась девушка. — Я просто вас предупреждаю. Чтобы вы были осторожны. Защитить вас некому. Официально в Париже больше нет оккупационной армии, нет немецких властей. Гестапо если и действует, то, как бы точнее выразиться… Словом, все теперь делают вид, будто гестапо больше не существует.
— А это так? Его в Париже больше не существует?
Она сердито дернула плечом, но ничего к сказанному не добавила.
— Я слышал, в ваших гостиницах полно насекомых, — заговорил я. — Это правда?
— Разумеется. Боитесь насекомых?
— Недолюбливаю.
— В таком случае, гостиница — не лучший выбор, — сказала девушка.
— Сейчас тепло, — заметил я. — Если мне не понравится в гостинице, я запросто могу переночевать под мостом или в парке. Для солдата это не проблема. Я скоро уезжаю в Ниццу. Мне необходимо поправить здоровье на хорошем курорте.