Малышев нагнулся, поднял с пола упавшие листки, мельком пробежался по ним взглядом. Солярки было столько-то, осталось столько-то, макарон столько-то и столько-то… Удручающе однообразные столбцы цифр, которые, надо заметить, неумолимо уменьшались с каждым днем, не смотря на все потуги Маслова как-то восполнить тающие припасы. Он просто не понимал, в чем проблема.
Майор пробурчал нелицеприятный эпитет, потер лоб. К нему вернулось воспоминание, когда он не далее как неделю назад предложил простой и действенный способ решения этой проблемы. Если это и не помогло бы полностью, то хотя бы реально позволило сократить расходы на всем. Когда Маслов обрисовал ситуацию и предложил всем высказаться с предложениями (если они, конечно, имелись), майор выдвинул идею, простую, как сваренное вкрутую яйцо. Заключалась она в следующем: всех тех, кто сидел в карантинном блоке, и у кого уже точно было подтверждено наличие в крови вируса, взять и скопом выгнать за ворота — пусть разбираются сами как хотят. Свои слова он подкрепил простой мыслью: толку от них никакого, а жрать они не прекращали.
Эта сука Маслов взвился так, как будто Малышев как минимум предложил каждого из несчастных расстрелять. Он орал и брызгал слюной, называя майора попеременно то эсесовцем, то маньяком, то, почему-то, татарином. В конце концов, его лицо приобрело насыщенный кирпичный цвет, и Малышев даже начал надеяться на то, что у старого пердуна случится инфаркт, но, к счастью или не счастью, все обошлось. В общем, Константин и сам признал (хотя и не сказал этого в слух), что идея не из лучших. Слишком велик шанс, что выгнанные за ворота останутся стоять на месте и молить, чтобы их впустили обратно. Тогда и правда пришлось бы их всех расстрелять, а это не лучшим образом подействует на моральное состояние солдат, которое было и без того отвратительным.
Малышев встал из-за стола, прошелся по кабинету, разминая затекшие мышцы. Нет, конечно, сам его поступок и предложение на том совещании — не более чем попытка как-то спровоцировать Маслова. Он чувствовал, что рано или поздно ему надоест выслушивать бредовые приказы полковника, который, похоже, до сих пор искренне верил в Армию, Президента и прочую ерунду. Конечно, он мог дезертировать — вряд ли бы его стали искать и пытаться поймать. Только оставаться в одиночку ему не хотелось. Он осознавал, что его, как акулу кровь, тянула к себе власть, ее насыщенный, соленый запах. Остальное ему не особо нужно, да и, в общем-то, бесполезно, как разбитые елочные игрушки.
Майор взглянул на часы — до очередного никому не нужного, но изображающего деятельность совещания оставалось двадцать минут. Он провел тыльной стороной ладони по щеке, прислушиваясь к неприятному треску щетины. Побриться? Нет, может, увидев его небритым, полковник выйдет из себя и тогда его точно хватит удар. Кто знает? В жизни всякое бывает, кому-кому, а уж ему это известно получше многих.
Майор криво ухмыльнулся, снова сел за стол, взял со стола бумагу и погрузился в пространный отчет о последней поездке в город за припасами. Часы за спиной показывали двенадцать минут десятого.
Аня укрылась до подбородка одеялом, прислушиваясь к сопящей в темноте соседке по комнате — Ольге. Она улыбнулась, когда Ольга сказала во сне что-то похожее на «комесь», перевернулась на другой бок и снова ровно задышала.
Анна провела здесь, в Санатории, как называл его Сергей, около недели и чувствовала себя вполне даже неплохо. Девушка понимала, что это чувство вызвано размеренной жизнью — даже лучше назвать это существованием — но было и еще кое-что, в чем она не хотела себе признаваться. Пока что не хотела, потому что боялась ошибиться.
«Да ладно, чего там, — подумала она и перевернулась на другой бок, невидящими глазами глядя в окно, на котором мягко мерцали отраженным светом фонарей потеки дождя. — Не надо лгать хотя бы самой себе, подружка. Ты прекрасно знаешь, из-за чего у тебя такое восхитительное чувство, будто ты недавно выпила пару бокалов хорошего вина. Сколько раз было одно и то же, так что мы-то с тобой знаем, к чему и отчего все это. Не будем вилять и юлить, признаем как есть: ты снова…»
Нет! Не надо думать об этом. Она перевернулась на спину, сцепила руки в замок, надеясь усмирить тот огонек, что вспыхнул в ней. Знакомый до боли и очень приятный огонек. Только вел он опять к одному и тому же: вспышке, безумной вспышке и горечи в конце. Спасибо, уже проходили, можете оставить этот кусочек себе. Она съела довольно, больше, чем многие за всю жизнь. Еще раз наступать на те же грабли? Благодарю покорно.