Выбрать главу

— Это я сделал, — сказал Рора; Андрий закатился безудержно-громким смехом. Не думаю, что он понял, о чем идет речь, но, ясное дело, предвкушал, как станет рассказывать друзьям про двух психов, которых возил из Львова в Черновцы.

— Моджахед, — добавил Рора, показывая на себя. — Гомик, — показал на меня. И заржал, вторя зашедшемуся в хохоте Андрию, хлопая его по спине.

— Кончай, — буркнул я.

— Мы с тобой — проблемы, — не унимался Рора. — Большие проблемы.

Андрий никак не мог успокоиться. Сев в машину, я стал пристегиваться, но наш водитель, все еще хихикая, остановил меня: «Не надо». Я демонстративно пристегнулся; улыбка сползла с его лица; потом он долго ехал молча и смотрел только на дорогу.

В изрешеченном пулями «ренджровере» Рора с Миллером исколесили всю Боснию. С некоторых пор Миллер вынужден был чаще покидать Сараево — его нью-йоркским хозяевам надоели бесконечные статьи про Рэмбо и его бравых солдат; приходилось ездить за новым материалом в Мостар, Горажде или Добой. Миллеру со всеми его мандатами, бронежилетом и рекомендациями от Рэмбо было море по колено, да и знакомые четники не раз пропускали его без проверки. Тот же Рэмбо помог Pope выправить поддельный журналистский пропуск — имя там значилось немусульманское, иначе любой мало-мальски нетрезвый четник пришил бы его на месте. Однажды их с Миллером остановили на пропускном пункте рядом с Соколацем; в одном из четников Рора узнал своего довоенного партнера по покеру. Тот отрастил длинную воинственную бороду, напялил красный берет и говорил с нарочитым сербским акцентом, но Рора узнал его по глазам — он не раз пристально смотрел в эти глаза за карточным столом, заваленным валютой разных стран. Звали бывшего картежника Злоютро; и он сразу же узнал Рору. Проверил его пропуск, глянул на лицо и сурово покачал головой: мол, за дурака меня считаешь, что ли?! И спросил: «Ты, вообще, кто?» Рора мог соврать и назваться сербом, но четник знал, что это неправда; если бы Рора признался, что он мусульманин, его могли бы обвинить в шпионаже — и в том, и в другом случае ему бы не поздоровилось. И Рора сказал: «Я — игрок».

* * *

Уже почти стемнело, когда тело Лазаря Авербаха предают земле на кладбище для бездомных и бродяг в Даннинге. Никто из друзей молодого человека не пришел на похороны; нет и его сестры Ольги; присутствуют только первый помощник Шутлер и Уильям П. Миллер. Под проливным дождем, сильно напоминающим начало библейского потопа, завернутый в полотно труп опускают в полузатопленную могилу. Убедившись, что могила доверху заполнена комками грязи, Шутлер с Миллером в темноте, влажной и густой как кисель, бредут к автомобилю, ориентируясь на свет фар. По дороге из Даннинга домой они сочувственно обсуждают состояние здоровья главы полиции Шиппи; оба со вздохом соглашаются, что неудавшееся покушение подтолкнет его к досрочной пенсии. В машине тепло; по ветровому стеклу лупит дождь. Миллера клонит в сон, но он старается слушать, как первый помощник патетически рассуждает о мире, противящемся порядку, и о том, что необходимо сделать сейчас или никогда, дабы уже навсегда покончить со злом.

В пивной «Сэм Харрис» пеленой висит табачный дым; в углу бурчит и икает раскаленная чугунная печка; лампы, покрытые толстым налетом сажи, кажется, только добавляют темноты. На Уильяме П. Миллере не осталось сухого места: промокли ноги, пальто, сорочка и нижняя рубашка; даже в загнутых полях шляпы скопилась вода. Около барной стойки — двое мужчин, один из них с длинной бородой и в ермолке. По всему, человек этот не должен здесь находиться, да и салуну давно пора закрыться, рабочие часы закончились; бармену бы сейчас самое время протирать или собирать стаканы, но и это не так: на стойке гора грязной посуды. Поглаживая остроконечные усики, бармен кидает взгляд на Миллера и указывает головой в конец зала.

Гузик ждет его в задней комнате, в неосвещенном углу, сидит у стола, крутит пухлыми большими пальцами сложенных на животе рук. Лишь подойдя поближе, Миллер замечает сидящего за столом над кружкой пива толстого круглоголового коротышку. Ничего не говоря, он к ним присоединяется; опилки, которыми посыпан пол, облепили его насквозь промокшие ботинки.

— Товарищ отведет вас, куда надо, — говорит Гузик. — Моя цена вам известна, свою он пусть сам скажет. Не говорите ничего полиции. Эта информация только для вас.