— Видишь вон то здание в сто этажей?
— Вижу, — отвечает Сулейо.
— Оно принадлежит мне.
— Здорово, — говорит Сулейо.
— А банк видишь на первом этаже? — Ну…
— Это мой банк. А серебристый «роллс-ройс» перед ним видишь?
— Вижу.
— Он тоже мой.
— Поздравляю, — говорит Сулейо. — Ты здорово преуспел.
— Они едут в пригород, и Муйо показывает на дом, большой
и красивый, как дворец.
— Видишь тот дом? — спрашивает Муйо. — Это мой дом. А бассейн рядом с домом? Олимпийского размера? Это мой бассейн.
Около бассейна загорает роскошная длинноногая женщина, а в бассейне весело плещутся трое крепеньких ребятишек.
— Видишь ту женщину? Это моя жена. А это мои дети.
— Замечательно, — говорит Сулейо. — Но кто тогда этот мускулистый загорелый малый, который делает массаж твоей жене?
Как кто? Конечно же, я!
* * *— Они вырвали у господина Мандельбаума бороду, всю целиком, — сквозь слезы рассказывал Лазарь, дрожа в моих объятиях. — Сережка Шипкин всем показывал пучок окровавленных волос. Они били господина Мандельбаума палками и ломами. Он умолял пощадить его. Я слышал, как трещат его кости. Сережка наступил ему сапогом на лицо, проломил череп. Я слышал. Левая нога у господина Мандельбаума подпрыгивала, как карп, с нее свалился башмак. У него была дырка на пятке. Он умер. Я видел.
Слушая Лазаря, Хая кусала костяшки пальцев, слезы катились у нее по лицу, капали с подбородка.
Роза, не шелохнувшись, сидела за столом перед пустой тарелкой, наверно, ждала, когда подадут еду. Ей вечно хочется есть.
Мама крутилась у плиты, гремела кастрюлями, помешивала кашу в чугунке, варила яйца, но видно было, что голова ее занята другим.
Мы все думали: а может, нам повезет, и они пройдут мимо? Хотя знали: придут и к нам. От страха у меня засосало под ложечкой.
— Они перевернули вверх дном весь магазин господина Мандельбаума, — говорил Лазарь. — Все растащили или расколотили. По всему полу валялись конфеты и картошка. Они забрали весы и стремянку. Чуть меня не схватили. Два полицьянта просто стояли и смотрели. Один взял коробку с печеньем. Я прятался за прилавком, а потом бросился бежать. Весь пол был залит кровью. Погромщик побежал за мной, но поскользнулся в луже крови и упал. Я чуть не умер от страха. Прибежал прямиком домой.
Папа, тяжело вздыхая, поглаживал бороду. Никто не промолвил ни слова.
Постепенно успокаиваясь, Лазарь вытащил из кармана бумажный кулек с конфетами и положил одну в рот, словно в награду за свой рассказ. Шмыгая носом, он сосал леденец, будто все это произошло не с ним, а с кем-то другим. Совсем еще ребенок. Спасая свою жизнь, он проехался по луже крови.
— Они идут сюда, — сказал папа. — К нам. Это точно.
И, словно в подтверждение его слов, в окно из сада влетел кирпич. Затем еще один в окно со стороны улицы. Он попал к Розе в тарелку, вдребезги ее расколов. Роза вскрикнула, но не шелохнулась. Остальные бросились на пол, крича от страха. Эти звуки… крик… Хочется что-то сказать, услышать, как говорят другие, но вместо слов изо рта вырывался вопль. Нечеловеческий вопль.
Погромщики ломились в дверь, страшными голосами выкрикивая наши имена. Откуда они знают, как нас зовут?
Я подумала: «Это наш дом. Они не могут сюда ворваться. Это не их дом. Им сюда нельзя».
Хая громко плакала.
Мама села на пол, прижавшись спиной к плите. Я боялась, что от жара у нее загорится платье.
Папа, лежа на полу, тянулся за своей ермолкой, будто от нее зависела его жизнь.
Я, крепко обхватив Лазаря, прижала его лицо к животу. Не могла понять, дышит он или нет. «Пожалуйста, не умирай, — думала я. — Только не умирай». Но тут он всхлипнул. Совсем еще ребенок.
Роза так и сидела за столом, держа в руках вилку и нож; вид у нее был устрашающий. Наверно, ужасно хотела есть. У нее возраст был такой — всегда голодная.
И тут ворвались погромщики, много, целая толпа. Стали крушить все, что попадалось под руку: настольные лампы, вазы, горку с фарфором. Смели книги с полки. На глазах наша жизнь взорвалась, ее ошметки шрапнелью летали по комнате.
Один из громил, с засученными, чтоб сподручнее было работать, рукавами, схватил Розу за волосы и потянул со стула. Она вцепилась в край стола, а потом, падая, потащила за собой скатерть, и все: тарелки, чашки, фрукты, цветы — полетели на пол.