Выплакав солено-сладкие слезы, фея желаний обнаружила себя в объятиях генерала Чародеева, героя афганской войны, чьи популярные в народе усы приятно щекотали ее самолюбие. Бравый воин сошел от Полины Григоренко с ума: посылал ей корзины цветов, водил по дорогим ресторанам, даже начал писать стихи и в конце концов разошелся со своей женой, чтобы навеки припасть к ногам юной вдовы. Полина поставила бархатную туфельку на его лысеющий череп и стала прозываться Чародеевой. И все бы ничего, да одна беда: быть министром обороны генералу Чародееву не светило, к распродаже оружия его и близко не подпускали, да и армии у него уже не было. Ясно стало, что муженек сможет стянуть разве что лишний китель с погонами на интендантском складе. Кроме того, ляпнул он где-то что-то патриотическое и вовсе впал в немилость. Отставка его из армии совпала с отставкой и у супруги. Героический Чародеев поначалу схватился было за именное оружие, как и положено, но потом припал к ногам любимой жены, умоляя не уходить. Куда там!..
На горизонте уже маячил один из баронов платных московских туалетов Олег Кожухов. Вот где были и деньги и перспектива. От него, правда, попахивало общественной канализацией, но это временное неудобство скоро затмил другой запах — старинной мебели и антиквариата. Молодой круглотелый коммерсант вовремя сменил свое сортирное амплуа, вложив весь заработанный капитал в немеркнущие шедевры прошлого. Туалетный барон угадал (не без подсказки Полины): это оказалось самым прибыльным и устойчивым делом, надежным в любом обществе. Не учел он лишь одного. Аппетиты Полины были гораздо шире его собственных. А роль верной и покорной спутницы жизни ее мало устраивала. Ей грезился весь мир, лежавший у ее ног, мир безраздельной любви и бесконечного коварства, подобный карнавалу в Венеции, где можно менять, маски и оставаться неузнанной.
Полина вновь набрала номер телефона Сергея, и на этот раз ей ответили. Голос звучал как-то излишне бодро, словно человек ерничал:
— Пока нет. Ждем-с. Что ему передать, милая барышня?
— Ничего, — холодно ответила Полина и повесила трубку.
Ей показалось, что говоривший с ней и есть сам Сергей. Но если он такой притворщик, то с ним вообще трудно иметь какое-либо дело. И все же она решила позвонить попозже еще раз, последний. Ей не хотелось так легко упускать добычу.
Прожарившись на солнце часа два, Сергей Днищев распрощался с другом-фотографом и его питоном, но заработанную долю брать не стал; наоборот, сунул Гене пятьдесят долларов — за удостоверение. Сам же поехал к родителям на Якиманку, набрав по дороге всяческих фруктов и овощей в целлофановые пакеты. Пенсия у стариков была настолько символической, что ее не хватило бы даже на прокорм кошки и собаки. Но и отец и мать рассуждали одинаково: пусть плохо, главное, чтобы не было войны.
— Нет уж, пусть лучше война, чем такая скотская жизнь, — убеждал их Сергей. — Ведь народ гниет и пухнет, а просвета нет. Сколько же можно терпеть?
— Сколько нужно, столько и будем терпеть, — отвечал отец, а мама согласно кивала головой, хотя оба ненавидели пробравшихся на Олимп власти воров и негодяев. Но по древней, въевшейся в кровь и плоть русского человека привычке они считали, что любая власть — от Бога, какому народу в радость, а какому — в наказание за грехи его. А может быть, они просто испытывали гнет беспощадной старости, когда тишина и покой прельстительнее всех земных благ. Но Сергей был молод и полон сил и не хотел смириться с участью жертвенного козла, ведомого на убой. Еще хватит сноровки боднуть кого-нибудь напоследок рогами. Так он думал, когда возвращался от родителей назад, в квартиру своего «каирского» друга.
Было около семи часов вечера. Продолжая свой мысленный разговор и спор с родителями, Сергей так увлекся, что не уследил, как возле него, на подходе к дому, возникли три фигуры, одна из которых имела копну курчавых волос.