Да, конечно.
Доктор Лоуэлл спрашивает маму, можем ли мы побеседовать наедине – я и он? Мама колеблется, потом встает и оправляет юбку. Мы остаемся вдвоем. Он двигает кресло-качалку и садится напротив меня. Улыбается. Просит подробно рассказать все, что произошло сегодня вечером.
Я так и делаю. Начинаю настороженно, но вскоре речь льется сама, как исповедь. Доктор Лоуэлл улыбается и кивает, не перебивая. Мне нравится с ним говорить. Никогда не встречала никого, кто умел бы так хорошо слушать. Он не спрашивает, но я рассказываю ему и о предыдущем случае.
Я заканчиваю, и доктор хвалит меня за то, что я такая храбрая. Он абсолютно спокоен, и мне от этого не по себе – все-таки я рассказала ему столько ужасного. У доктора Лоуэлла, впрочем, на все есть ответы, но звучат они как… отрепетированные. И я замечаю, что, разговаривая, он пристально изучает меня.
И я понимаю, что он нравится мне все меньше и меньше.
Доктор Лоуэлл объясняет мне, что в действительности со мной случилось и почему.
Все, что со мной произошло, – это не по-настоящему. Просто у меня такая штука… диссоциативное расстройство, и именно оно заставляет меня верить, что произошло что-то ужасное, хотя на самом деле ничего этого не было.
Когда он заканчивает говорить, я просто киваю, не зная, что сказать. Я знаю, что мама хочет, чтобы мы с доктором пообщались, значит, придется ей подыграть. Потом доктор Лоуэлл опускает руку в карман и достает флакон без наклейки. Он вытряхивает на ладонь голубую таблетку. Держит ее так, чтобы мне было видно.
Это лекарство, объясняет он. Оно создано специально для таких, как ты. Если будешь принимать по одной такой таблетке каждый день, химические вещества, из которых она состоит, прогонят дурные мысли. Ты будешь их принимать?
Я долго смотрю на таблетку. Мне всего десять, но я понимаю, что это значит. Знаю теперь, о чем шептались взрослые. Никто мне не верит. Они думают, что я ненормальная.
Доктор Лоуэлл наклоняется ко мне. Мягко повторяет вопрос.
Буду ли я принимать таблетки?
Да, буду.
Но о том, что со мной происходит, больше никому не расскажу.
Никогда.
Я сидела в унылой приемной доктора Лоуэлла, листая старый номер «ЮС-Уикли».
Гвоздь ушел домой. После Объявления он обещал зайти ко мне в трейлер, что бы нам ни объявили. Я смотрела, как он спешит по тротуару, заглядывая во все переулки. Он все еще нервничал из-за того, что мы сделали с машиной Итана.
Теперь я едва могла в это поверить.
Теперь, через час после устроенного нами взрыва, ссутулившись в неудобном кресле в приемной Лоуэлла, когда ярость уже испарилась, я все сильнее поражалась собственному поступку. О чем я только думала? Это же надо: взорвать его долбаную машину?! Дело столь же инфантильное, сколь и подсудное.
Что скажет мама? Что сделает отец Гвоздя?
Я поежилась, и вовсе не от арктической температуры, которую Лоуэлл почему-то считал необходимым поддерживать в своих владениях. Уничтожить «ранглер» Итана – самое безрассудное, что я сделала в жизни. Я действительно искренне, глубоко, серьезно надеялась, что нас с Гвоздем никто не видел. Иное даже представить себе было ужасно.
Мы ПОДОЖГЛИ его чертов ДЖИП, как факел. На школьной парковке!
Приоткрылась дверь, и в проеме показалась голова доктора Лоуэлла. У него не было ни секретарши, ни ассистентки. Наверное, не хватало клиентов, чтобы покрыть такие расходы.
– А! Мин. Ты вовремя.
Улыбаясь, он открыл дверь шире и приглашающим жестом указал внутрь кабинета. Под копной рыжих волос сверкал довольно суровый взгляд зеленых глаз на испещренном веснушками бледном лице. Одет Лоуэлл был как обычно – «неагрессивно», в подсевшие вельветовые брюки и тонкий голубой свитер.
– Входи. Хочешь содовой? Просто воды?
– Нет, спасибо.
Тот же вопрос. Тот же ответ. Каждый раз.
Лоуэлл дружелюбно кивнул.
– Ладно. Присаживайся, где тебе удобно.
Я выбираю то же место, что всегда: на кожаной оттоманке у окна с видом на озеро. Самое удаленное место от доктора в этом уютном, обшитом деревянными панелями кабинете.
Лоуэлл, как обычно, погрузился в свое вращающееся кресло. Справа от него на столе лежал закрытый ноутбук. Во время наших сеансов доктор никогда ничего не записывал, но пару раз, когда мне приходилось вернуться за забытой курткой или рюкзаком, я видела, как он строчит, как сумасшедший, страницу за страницей.