В зоне отселения вдоль моря было мало освещения, и оттого виднелись звёзды, их не заслонял тревожно-дежурный свет нескончаемых поселений. Звёзды, Расселение, люди, из которых многие так и не поддались на искусственно раздуваемую ненависть, - и от этого до боли хотелось, чтобы это видел тот... кто осуждён навеки. Да, сложно, да, тяжело... и почему-то безумно тянуло поделиться, чтобы он стоял за спиной, и ночь улыбнулась бы надёжно и ярко. Но ночь уйдёт, звёзды погаснут, и ты останешься - осознавать, что один, и что твоё "навсегда" гораздо длиннее, чем у людей...
* * *
Это была бывшая квартира деда - маленькая, как и все, теперь уже запущенная и давно нежилая. Он не был здесь много лет, и только отголосками детства вспоминались слышанные здесь рассказы: дед сидел с молодыми, - тогда казалось, совсем взрослыми, теперь он понимал, что они были ещё очень молоды, - странными ребятами и внимательным, чуть насмешливым взглядом встречал их безумные речи о том, как кого-то где-то убили в далёких битвах. Они курили, - позже он узнал, что это лёгкие наркотики, узнал, когда уже стал учиться на журналиста. Тогда - он просто нырял вслед за чужими словами в вихрь приключений, почти видел чужими глазами искры, летевшие от скрещенья мечей, почти слышал их лязг... и страстно мечтал, чтобы в его голове тоже стали роиться навязчивые картины, от которых невозможно избавиться, которые переживаешь вновь и вновь каждую ночь перед тем, как заснуть. У гостей деда - в основном девушек, но попадались и парни, а порой было не разобрать, - казалось, не было никаких занятий, они сидели днями и ночами, приходили и уходили, а он ловил вязь их слов, пытался записывать, отчего становилось стыдно: как будто он подсматривает за людьми, они же ничего не поручали... Потом, когда он стал старше, мать вдруг приехала за ним, увезла из этой квартиры и отдала учиться... и деда он стал видеть редко, а позже дед и вовсе куда-то пропал. Ему сказали - уехал. Он не поверил, заподозрил, что с дедом случилось что-то нехорошее, а ему не хотят говорить, его обманывают... не спал несколько ночей, пытался разгадать, где обман, не мог избавиться от мучительного чувства безнадёжного проигрыша... И в черноте внезапно ставшей враждебной ночи перед глазами поплыли лица, засверкали клинки, близко-близко летели искры от ударов, среди других были глаза - светлые, хищные, жуткие от ненависти и ярости боя, нечеловеческие глаза верного помощника Прародителя Зла, а потом стало почти физически больно от осознания того, что ты проиграл, и цена твоего проигрыша - жизнь... и что это не в первый раз, что уже он выходил на путь защитника, бился с таким же мечом в руке, и было имя... имя, которое звучало похоже, но всякий раз немного иначе. И легенда, что убитый защитник раз за разом воскресает, что за подвиги он стал бессмертным, или - возвращается, вспоминая и выбирая прежнее имя...
Он вскочил. Было страшно, и замирало сердце: неужели правда, неужели вдруг - свершилось, и теперь у него есть своё, драгоценное, пусть и тяжёлое, но - есть... Он тяжело дышал. Надо было как-то жить дальше - с этим. Зная. Помня. Понимая.
После этого он взял себе псевдонимом имя - Арелат. Стал специализироваться на острых делах, появлялся там, где была несправедливость. К нему пришла известность. Ему писали, звали на помощь. Он приходил. Никто не знал, что память жива. Никто не знал, что вместе с памятью в душе поселилась острая, неутихающая боль сомнения: ведь все, кого он видел в детстве, были неприспособенными к жизни, они не могли не то что подняться до достигнутых им высот, а и еле-еле находили работу.
И был Йаллер. И Расселение. Мечта о новой жизни. И когда однажды ему, одному из самых известных журналистов Тайшеле, поручили взять у Йаллера интервью, он чуть не задохнулся от внезапно обжегшей мысли: а что, если... спросить? Он же руниа, должен всё знать... и легенду об Арелате тоже. А что, если - шагнуть в пропасть, высказать сомнения вслух: правда ли, что был такой... удостовериться или наконец оборвать мучительные сомнения, чтобы, пережив стыд и тоску по несбывшемуся, уйти с головой в обычную жизнь - навсегда.
Йаллер не подвёл. Он действительно смог - ответить. И нечеловеческие глаза из видения внезапно оказались реальностью.
После обрушившейся правды - он не помнил, как добрался до дома. Кажется, Йаллер кричал вслед, звал его мысленно, потом обрывал видеофон. На звонок Арелат смог заставить себя ответить только на следующий день - когда настойчивые, захлёбывающиеся, непрекращающиеся гудки наконец умолкли, и стало ясно, что звонит кто-то другой. Другим был главный редактор, удивлённый исчезновением своего сотрудника. Он мог ответить, что с интервью ничего не вышло, и его бы поняли: ясное дело, руниа, у них свои особенности, наверное, нелюдимый, может общаться только с Владеющими Силой, они ему как-то ближе... Арелат понимал: это только его правда - о помощнике Прародителя Зла. И только ему было - решать, отдавать её или нет.
Его охватил страх. Одно слово - и наивная вера человечества в спасителя-руниа рассыпется. Великое благо и чистота идеи Расселения окажется сном. Обман... как и всё, что связано с именем Скарвина.
Он был в ярости. Слившиеся воедино глаза из видения - и глаза из реальности приводили в смятение и почти в панику. Мало того, что Йаллер убил его когда-то, он и теперь покоя людям не даёт!.. В конце концов, раз ты тоже убит, так убирайся из мира живых и не тревожь их больше.
И он заговорил. Сказал, что будет сенсация. Что ничего общего с обычными новостями его информация не имеет. Что Орден и Служба Безопасности будут всячески стараться доказать, будто открытое им - обычный журналистский вымысел для привлечения внимания. Редактор подобрался, как почуявший добычу падальщик, и велел выкладывать...