Старательно вгрызаясь в «гранит науки» в университете, я нашёл свое призвание в изучении тайных страниц истории тоталитарных государств прошлого века, а именно: сталинской империи и гитлеровского «тысячелетнего» Рейха. В изучении вопросов, на которые официальной наукой были наложены «табу», и которые считались околонаучными. Однако, несмотря на это, при выборе тем для магистерской работы кафедра всемирной истории одобрила моё решение посвятить своё исследование оккультной стороне деятельности Глеба Бокия — главы девятого отдела ГУГБ НКВД СССР[2] в середине тридцатых. Но даже не выбор темы магистерской определил дальнейшие пути моих исследований. Тому послужила коварно брошенная любовь. Сентиментально? Может быть.
С Настей я познакомился в университете. И через год «гражданского брака» мы уже планировали свадьбу. Но её мечта усовершенствовать английский язык, непосредственно окунувшись в языковую среду в США, и моя слепая вера в любовь положили конец нашим (по крайней мере, моим) грёзам. Она пообещала вернуться через год. Я поверил и отпустил. Ведь мы любили друг друга, а как могло быть иначе?! Но она не вернулась. «Америка стоит того», — последние её слова, брошенные мне в режиме видеосвязи по Скайпу. Полтора года не находил себе места, всё валилось из рук, пошатнулось здоровье, казалось, в подсознании не смолкал с ней диалог, разъедавший меня изнутри, пока в один прекрасный момент сокурсница не отвела меня к ворожке. И… Да, до сих пор помню бабкины слова, отразившиеся эхом в моем сознании: «Голубчик, а ты привороженный!».
Встреча с Настей была судьбоносной не только для меня. Мы были предназначены друг другу. Но её глупость привела её к непростительному поступку, который сломал её судьбу и внёс иные краски в мою. Именно так. Потустороннее вмешательство меняет судьбы людей раз и навсегда. «Она не устроит свою жизнь. Взяла большой грех на свои плечи. А твою судьбу не сломать. Непростая она. Своим путём ты пройдёшь всё равно и будешь там, где должен быть, но своё предназначение найдёшь теперь не здесь», — заключила бабка после того, как меня отчитала. Так и случилось. Нашел своё предназначение я уже в Германии.
Получив диплом магистра истории, я поступил в докторантуру при университете в Бохуме, удивительно быстро отыскав на просторах сайта DAAD[3] профессора из ФРГ, которого не отпугнула тематика реферата иностранного лица в рамках намеченного диссертационного исследования. Развенчание мифа о сотрудничестве Гестапо[4] и НКВД СССР и сегодня придётся многим не по вкусу, принимая во внимание тот факт, что история «коричневой» Германии в известной мере стала для немцев одиозной.
С немецким у меня ещё со школьной скамьи никогда не было проблем. Иногда даже ловил себя на мысли, что лёгкость и удивительная скорость в изучении этого языка обуславливается тем, что я, скорее, его не учил, а вспоминал. По крайней мере, рационального объяснения этому феномену у меня не было.
Итак, бросив вызов академическому конформизму в Рурском университете Бохума, я, к своему удивлению, с блеском защитил диссертацию, не лишённую, в каком-то смысле, эпатажности. Получив докторскую степень и подав заявление для получения права на постоянное место жительства в Германии, я какое-то время проработал в Бохуме. Но непонятная для меня жажда познания мистического наследия цивилизаций древности, вместе с желанием окунуться в иррациональный мир оккультных институтов Рейха, увлекали меня с каждым днем. Они-то и привели меня в несуществующий для большинства Мюнхенский институт парапсихологии.
Я искал ответы. Ответы на вопросы, которые мог найти за пределами жёстких рациональных схем и закостенелых стереотипов современной науки. К тому времени, как начал работать в Мюнхене, я освоил санскрит, средневековую латынь, был хорошо знаком с древнесемитскими языками и европейскими алхимическими алфавитами эпохи Ренессанса. Бессчётные часы, проведённые в библиотеках за штудированием литературных творений средневековых мистиков, каббалистического учения в изложении Йегуды Ашлага[5], ведической литературы и различных руководств к оккультной практике, кардинально и бесповоротно изменили моё мировосприятие. Я находился на пороге формирования принципиально иного мировоззрения. Нет, не религиозно-мистического, как можно было бы предположить. Всё-таки я оставался учёным. Возможно, понятие интегрального мировоззрения, с точки зрения подхода Кена Уилберга[6], оказалось бы более подходящим. Но достаточно ясной дефиниции[7] не предлагаю, да и, собственно, не задавался пока такой целью.