Большой и абсолютно чистый стол с телефонами, удобные, прочные стулья вдоль стены и несколько кресел вокруг кофейного столика в углу. Компьютер, проекционный видеомонитор и некоторые другие вещи говорили о том, что это помещение используется в основном для совещаний.
Виталий Алексеевич так же неторопливо подошел к стене, за которой туманно просматривался какой-то отросток. Чего-то нащелкал на клавиатуре, и по загудевшей от воздуха трубе в нашу сторону двинулось нечто. Еще через пару секунд в приемный лоток упал продолговатый цилиндр с двумя толстыми кольцами у торцов. Пневмопочта. Примитивно, но быстро и надежно.
Он развинтил цилиндр и вынул пачку листков.
– Присаживайся.
Он показал на одно из кресел вокруг низкого кофейного столика и плюхнулся сам.
– Это, – он протянул мне первый листок, – серийный насильник. Десять убийств с изнасилованием. В основном девочки до шестнадцати лет. Ищем уже полгода. А это, – он протянул другой, – банда ублюдков. На их совести восемь пунктов обмена валюты. Шестеро убитых охранников, пять кассирш, примерно такое же количество тяжелораненых. Ищем три месяца. Наверное, гастролеры… – добавил он тоскливо.
Я смотрел на короткие, в две-три строчки, описания преступлений и небольшие фотографии с мест происшествий, подколотые к листку разноцветными скрепками, и чувствовал, как помимо моей воли во мне набухает тяжелый черный ком злости.
– А вот это, – он, поморщившись, протянул новый листок, – наша самая большая головная боль. Крадут детей. На органы.
– Как на органы? – не понял я. А через секунду догадался и внутренне похолодел. – И что будет, если вы их найдете?
– Не если, а когда, – поправил он меня. – Когда мы их найдем. В зависимости от необходимости их ждет громкий суд – это политика, тут ничего не поделаешь, – а потом несчастный случай в тюрьме или в лагере. Если, конечно, никто не пристрелит на месте.
– И только это? – уточнил я. Никаких сейфов с военными секретами и прочих шпионских номеров?
– Господи! – простонал он и уставился тяжелым взглядом в стену. – Да ты помоги мне хоть с одной из этих (он потряс пачкой листов) проблем, и я сам расскажу тебе столько военных секретов, что тебя стошнит от этих глупостей. Раньше мы занимались совсем другими делами. Скорее политикой, чем войной и вообще всякой мистикой. Но криминальная ситуация такова, что на нас стали сбрасывать «тяжелые висяки». Милиция в болоте, контрразведка зализывает раны. В общем и целом, пока, кроме нас и еще пары контор, заниматься этим некому.
Я секунду размышлял о том, как половчее обставить мою помощь, а потом махнул рукой.
– Ладно. Гори оно все огнем. Давай свои бумажки. Тебе что нужно? Внешность, местонахождение, что еще?
Он немного опешил.
– А что еще?
– Ну, я не знаю… Другие подвиги, например?
Он махнул рукой.
– Внешность – уже хорошо. Адрес – идеально. А другие подвиги, – он пожал плечами. – Так ведь три раза не расстреляешь.
– Одно «но», – предупредил я.
Он встрепенулся, словно охотничий пес, увидевший, как уже убитая дичь собирается дать деру.
– Мои способности временные. Причем я не знаю, сколько они продержатся. Месяц – точно, дальше не ясно, – и гася скептическое выражение его лица, добавил: – Я и вправду не хочу сходить с корабля. Но ты должен знать, что вся лафа, возможно, продлится лишь короткое время.
– Ну, – он рассудительно приподнял брови, – ты, главное, сам себя не топи… А насчет способностей посмотрим. – И добавил назидательным тоном любящего папы: – Преодолевай сложности по мере их поступления.
– Мне нужен художник, и пройтись по местам событий.
– Тогда завтра с утра…
Теперь был мой черед удивляться.
– Ты хочешь, чтобы эти уроды еще что-нибудь натворили?
– Господи, да нет, конечно! – он одним движением вылетел из кресла. – Посиди немного. Я организую. Чего тебе? Кофе, чай? Душ там.
Он пальцем показал на неприметную дверь и выскочил прочь.
Душ – это хорошо. Но потом.
Отсутствовал он примерно минут двадцать, а, вернувшись, задумчиво и весело проговорил:
– Спать удумали, сволочи. Я им дам спать. Работать, негры!
– Ну что, поехали? – спросил я.
– Поехали, – кивнул он. – Художника, правда, подвезут уже на место.
– Только смотри! – предупредил я его. – Художник должен быть хороший. Иначе все напрасно.
– Нормальный, нормальный. Слушай, а как тебя называть-то? – спохватился он. – А то неудобно как-то выходит…
Я представил себе, как он будет напрягать язык и память, называя меня полным именем, и назвал то, что значилось и в моем давно утерянном настоящем, и в новоприобретенном паспорте.