— Так что же, большевики поклоняются этому Мечиту? — спросила Илта.
— Мечиту нет смысла поклоняться, — покачал головой шаман, — ему не нужны жертвы, подношения и обряды. Он живет лишь болью и скорбью, насылая на землю хлад, глад и мор. И те, кто творит это на земле, торят путь Небесной Обезьяне.
— Уж что-что, а глад и мор большевики творить умеют, — передернула плечами Илта.
— Да, — кивнул шаман, — Мечит не нуждается в почитании, но можно воспользоваться его силой, если творить что-то приятное Обезьяне. Можно даже заставить сделать ее что-то во благо — если при этом принести жертву тем, кто удержит Мечита в узде. Но красные не признают богов или духов, они считают, что Мечит принесет им победу, ничего не потребовав взамен. Глупцы надеются укротить тигра-людоеда голыми руками, причем, даже не зная с какой стороны у него хвост, а с какой — голодная пасть.
— Тебе удалось поговорить с духами тех шаманов? — спросила Илта.
— Да, — старик налил полную кружку и залпом выпил, — с теми, у кого верность Эрлэн-хану оказалась выше страха смерти. Их расстреляли, но Владыка принял их во дворце из черного железа. Но иные оказались слишком малодушны, побоявшись за себя, родных или за свой народ — духи говорят, что комиссары угрожали, что начнут поголовно истреблять бурят. Теперь они, наверное, камлают у Хара-Худаг — никто не знает для чего.
— Ни для чего хорошего, — буркнула Илта, — у них не так много времени. Не сегодня-завтра Америка вступит в войну и, вместе с Японией, Британией и остальными начнет наступление по всем фронтам. И тогда большевизм спасет только чудо.
— Вот они и метнулись к Мечиту, — кивнул Бэлигте, — уж не знаю, как марксизм объясняет его существование. Но они не понимают, в какую пасть лезут.
— Ты пойдешь со мной? — с надеждой спросила Илта, — ты знаешь где этот Черный Колодец?
Черный шаман мрачно смотрел на угасающие угли костра.
— Я не знаю, — глухо сказал он, — и не могу. Не один Эрлэн-хан запретил камлать у Хара-Худаг, запрет был наложен по решению всех владык — и небесных и земных, нарушить его не может и сам Эрлэн, ибо он карает нарушителей запретов. Те шаманы, что камлают там еще получат свое от Владыки Мертвых, даже если большевики и сохранят им жизнь.
— Это вряд ли, — с сомнением произнесла куноити.
— Если я пойду туда, — сказал шаман, — и вступлю с ними в битву у Черного колодца — никто не знает чем это кончиться. Нет, это должен делать не шаман.
— Кто же тогда? — растерянно произнесла Илта.
Бэлигте задумчиво ворошил палкой угли костра.
— Унэгэн, — внезапно спросил он, — ты помнишь нашу первую встречу?
— Конечно, — удивилась Илта, — как это можно забыть? Я блуждала по тайге истощавшая, уставшая, когда вдруг вышла к твоему костру. Тогда я уже почти мечтала о пуле, которая положит конец моим страданиям.
— Я был готов выстрелить, — спокойно произнес шаман, — за мной ведь тогда тоже шла охота. Я бы стрелял — если бы увидел человека. Но из леса вышел не человек.
— Что? — недоумевающее спросила Илта, — о чем ты?
— Я говорю о том, что видел своими глазами, — бесстрастно повторил шаман, — а видел я «галта хара унэгэн», огненно-черную лисицу. Ту кого мы именуем «собакой Эрлэн-хана».
Только когда ты упала у костра, я увидел, что передо мной человек, а не зверь.
Илта раскрыв рот слушала шамана, неторопливо пережевывавшего кусок колбасы и запивавшего ханшином. Машинально она налила себе еще водки.
— Тогда я понял, что ты находишься под особым покровительством Владыки Закона, — продолжал Бэлигте, — то, что он показал мне тебя в лисьем обличье, было особым знаком. Тогда я и назвал тебя Унэгэн, хотя ты и ломала голову — за что?
— Да, — кивнула Илта, — о черной лисице я не подумала, а так — ну не рыжей же я масти.
— Масть та, что нужно, — усмехнулся шаман, — но дело не в ней. Ты хитра, изворотлива и кровожадна, как лесной зверь. Я знаю, что в Кокурякай тебя обучала принцесса Айсин Гёро, которую японцы именуют кицунэ, лисицей-оборотнем. Но ты выше ее — ты Гончая Владыки Мертвых, Сука Ада. Там где могущественнейшим из шаманов положен запрет, Эрлэн-хан спустит с цепи Гончую. И Черная Лисица перегрызет горло Красной Обезьяне.
Илта мрачно посмотрела на Бэлигте хар-боо и залпом выпила водку, даже не закусив. В голове метались разные мысли, она не могла понять шутит старый шаман или говорит всерьез. Все сказанное казалось какой-то безумной фантасмагорией, пьяным старческим бредом — и все же глубинным, звериным чутьем она понимала, что это правда. И это понимание давило на нее каменной глыбой всей возложенной на нее ответственности.
— Среди шаманов, согласившихся на условия красных, есть один кого ты должна особо опасаться, — меж тем продолжал шаман, — Иван Сагаев, один из лучших моих учеников. Духи сказали, что он работает с большевиками добровольно. Он однажды убил на охоте черную лисицу и с тех пор Эрлэн-хан отвратил от него свой лик. С тех пор Сагаев ищет защиты у Небесной Обезьяны.
Шаман много чего еще говорил своей ученице, забыв про недопитый ханшин. Илта угрюмо кивала, стараясь не пропустить ни одного слова. Над головами небо серело и бесшумно пролетали совы, ловя последние мгновения уходящей ночи.
Наутро Илта уже была в Урге. Самолет, что отвезет ее обратно на базу «Маньчжурского отряда 731», должен был прилететь только через пару часов, так что от нечего делать Илта решила побродить по городу. Григория Семенова, знакомого ей по Харбину, сейчас не было в городе — он срочно выехал в Читу, в окрестностях которой подняли голову красные повстанцы. С Богдо-гэгэном Илта не была знакома, да и не о чем было ей говорить с «живым богом», а молодой диктатор Оскар Унгерн выехал на западный фронт. К счастью у нее была офицерская книжка, свидетельствующая о том, что Илта Сато является старшим лейтенантом Японской императорской армии. Японских военных тут уважали, поэтому и Илта могла почти беспрепятственно бродить по городу, не опасаясь что ее остановит казачий патруль.
Ноги сами собой ее вынесли к Зайсан-толгою. Четырехрукий желтоволосый Махакала отлитый из черной меди грозно взирал с вершины холма город тремя красными глазами, символизирующими прошлое, настоящее и будущее. В руках грозный бог держал череп, копье, меч и знамя победы — дваджу. Скульптура была обрамлена огромным кольцом: около трех метров высотой и почти тридцать метров в диаметре. Оно было установлено на трех опорах, как древний традиционный национальный очаг «гурван-тулагын — чулуу», символ жизни монголов, которую защитили японские и казачьи освободители. С внешней стороны кольца стояли четыре скульптуры, ориентированные по четырем сторонам света. Это были те, кто указом богдо-гэгэна ныне почитались как карающие длани Махакалы, проводившие в жизнь Его волю.
Илта медленно обошла скульптуры, склонив голову перед грозным богом. Губы ее шептали мантры, тонкая узкая ладонь на мгновение прислонялась к груди каждого из Четырех — воителей и правителей, объявленных псами Разрушителя Миров.
Чингиз-хан. Хубилай. Даян-хан. Унгерн фон Штернберг.