За шиворот капало. Дождевые капли перемешивались с потом и ручейком сбегали к спасенной от погибели заднице. В сторону шарахнулся перепуганный голубь. Вот, значит, на чем крыса брюхо наела, – на глупой залетающей в окна птице. В спину дыхнуло почти ощутимым теплом. По древней машине из пластика и металла, стоявшей на столе, вроде как искорки пробежали, под столом тоже. Что это под столом было, сейчас и не поймешь – просто куски расплавленной пластмассы. Искрит – видать, железо не всё еще выгорело. Полное здание таких машин, вернее, их трупов. Не видел я этого, поскольку стоял спиной к окну, – чувствовал. Лужи из пластика, конечно, встречал, но вот искорки в них затылком увидел.
Это что-то новенькое в моем восприятии?
Чувствовал я еще, что бродит кто-то неподалеку, кажись, Дюбель напарника потерял. Мается бедный. Вроде и сволочь, как все, а жалко мне его, убивать жалко. Понятен он мне и прост, как фигура из трех пальцев. Ни хороший, ни плохой, что прикажут, то и делает, тряпка. Сам я его, конечно, искать не буду, а встретимся, там по обстановке и разберемся.
Вот Хаймович остался для меня загадкой, как я его в лоб спросил, так и закрылся от меня намертво – никаких картинок, общий эмоциональный фон улавливаю, не более того. Отшучивается, умеет он обойти острые углы. Научился к старости лет. Ему наверняка больше сорока, даже страшно подумать, насколько больше. У нас-то до сорока двое из десяти доживают. Да и я за половину срока перевалил, дело идет к старости. Так что жалеть себя надо, хватит горячку пороть, а то она, бедная, уже повизгивает. Присяду-ка я на окне да перекушу.
Вот мне дедушка и крысок жареных заботливо в газетку завернул и с собой дал, да и мяско сушеное надоело, правда, но, как говорят, голодный желудок и таракану рад. Разложив сверток на подоконнике и достав фляжку с чаем, я довольно комфортно расположился, наплевав на дождик, – и не в такой обстановке есть доводилось.
Однажды в незапамятные времена шли мы как-то с Косым в районе вокзала и услышали чей-то стон. Сначала подходить не хотели. Вдруг это лихоманка? Была такая тварь, что стонами человеческими людей подзывала. А как подойдет кто, так она плюнет ядом в глаза и, пока ты в судорогах корчишься, она подползет, воткнет жало и личинок в тебя отложит. Только повывелись лихоманки к тому времени. Тогда как раз торки развелись, и что-то они не поделили с лихоманками. Так те и пропали.
Подошли это мы с Косым так с опаской к подвалу разрушенного дома и видим: ноги торчат. Человек, значит. А привалило его козырьком бетонным, что над входом располагался. Козырек мы подняли и бедолагу вытащили. Он в бреду метался, говорил не пойми что. О каких-то ордах несметных, погибель всем сулил. Дали мы ему воды попить. Заткнул ему рот Косой своей фляжкой с водой. Тот аж зачмокал от удовольствия, словно к груди материнской присосался. А как прочухался чуток, я ему кусок вяленого мяса сунул. Сгрыз он его махом. Тут ему трындец и пришел. За живот схватился, скрючился весь, посинел лицом и помер. Хаймович потом мне объяснил, что нельзя человеку после долгого голода есть много. Кишки у него рвутся с непривычки. А когда кишка за кишкой в животе гоняются – хорошего мало.
Вот сижу это я, значит, трапезничаю… А тут трапезу мою прервал Дюбель, вырулив из-за угла с тесаком наперевес. Привязался же он к Штырю, уйти боится и зайти в дом боится. Оно и правильно, этот дом всегда гиблым считался. Угрожая ножом, Дюбель двинулся ко мне. Я в это время вгрызался в крысиную спинку. Умеет дед их готовить. Дюбель чуть тормознул, видя, что я его не боюсь. А чего бояться? От меня до земли метра три, тесаком он меня не достанет, а кидать его несподручно, и вряд ли он умеет. Чего не скажешь про меня. Ага, тормознул, вижу, он тоже в курсе.
– Хана тебе, Толстый, сейчас Штырь подойдет, и кончим тебя здесь. Штырь! – заорал в полную глотку Дюбель. – Я его нашел, Штырь!
Оторвавшись от косточки, я, наконец, поднял на него глаза.
– Я тоже рад тебя видеть, а вот Штыря ты вряд ли дозовешься, не может он тебе ответить, потому как жареный. Зажарил я его и ем. Хочешь, дам кусочек?
– Да ты гонишь, Толстый? – Уверенности в его голосе не было, и он протяжно и еще громче затянул: – Штырь! Я здесь! Я нашел его! Штырь!