Шерсть под его рукой становилась прозрачной как стекло, как рыболовная леска, сквозь неё виднелась серая кожа. А там где был камуфляж, это просто куски плотно склеившихся шерстинок, верхушки которых изображали расцветку камуфляжа. Ботинки на ногах были склеены таким же Макаром. Осторожно и трепетно Хаймович принялся разглаживать лицо, стирая с него мои черты и вместе с тем проявляя его истинный облик. Лицо тоже было заросшее шерстью, морда а не лицо и не разглядишь толком, черты. Только глаза остались человеческие, больные с невыразимой мукой, черные как ночь зрачки и бездонные как шахта лифта. Хаймович поднялся от тела и потащил с головы извечную кепку.
— Похоронить бы его надо ребята, по-человечески похоронить…
… … на свежий холмик дед водрузил две крестом перевязанные палки. Федя подмигнул мне, мол, соображает старый — могилу мою имитирует.
Хаймович обтер ладони и перекрестился:
— Суждено мне, было, родится Иудеем, Богу было угодно, чтоб я стал христианином. Не знаю как молится за тебя, но все мы под богом ходим, упокойся с миром. Аминь.
Скучно. Сидеть дома мне было скучно. Не могу я без дела. Бродить, искать, залазить на непокоренные высотки. Выслеживать дичь, самому спасаться от дичи..
А дома я могу только есть и спать. Конечно, я могу ещё помыть сковородку, постирать одёжку, помахать молотом по наковальне, выделать шкурку. Дед пытался привить мне любовь к чтению. Может я и полюбил бы это дело, но читать про чужой и непонятный мир, который я никогда не видел и не увижу, и на каждой странице лезть за пояснениями к Хаймовичу, выше моих сил. Хаймович уходил в столь пространные пояснения и воспоминания, что слушая его, я забывал, о чем собственно книга. Но сегодня редкий день, когда я один дома. Дед ушёл проверять силки. Косой подался к своей банде, узнать новости и напомнить им, что он главный. Словом, предоставленный сам себе я целиком ушёл в хлопоты. Простирнул одёжку в накопленной дождевой воде. Помыл сковородку. И прилег на диван рассматривать карты с вертолёта, вникая в тайну линий, разводов и обозначение объектов. На одной из карт, как я догадался, был план города, таким, каким он был до взрыва. Я даже самостоятельно нашёл на нём заветный домик со шпилем. Вторая карта оказалась тёмным лесом в прямом и переносном смысле. В лесу насколько я понял находился некий объект под номером 7844 с буквами разделенными палкой в\ч, рядом с объектом некая клякса под именем оз. Тихое. Скорее всего, сообразил я, вертолёт оттуда и прибыл. Дальше пялится в непознанное, мне стало скучно, напала зевота, и я собирался вздремнуть ещё минут шестьсот. Но планы мои порушил хлопнувший дверью Хаймович.
С порога он хлопнул на пол тяжелый рюкзак, а мне кинул длинноухую тушку. Хаймович был в прекрасном расположении духа.
— Вооружайся ножом друг мой и свежуй зайцев! Удивительно! Но лесное зверьё заселяет город. Ставил петли на собак, а попались зайцы. В рюкзаке ещё два, да пару десятков крыс. То, что город стал зарастать почти сразу после запустения, вполне закономерно. Сейчас никого не удивляет ни куст, растущий из асфальта, ни крона дерева, выглядывающая из окна разрушенного дома. Но что здесь делать лесному зверью, непонятно? Лес, конечно, наступает на город, но в нем и корма для животных несравнимо больше.
Нам это конечно на руку. В последнее время собак в городе поубавилось.
Пока Хаймович погружался в рассуждения, я не теряя время, стягивал шкурку с подвешенного за ногу зайца. Нам это раз-два и готово. Вот с крысами возится, я не любил, мелочь, и времени отнимает уйму. Меж тем Хаймович ударился в воспоминания.
— Зайцев, Максим, надо готовить в сметане, исключительно в сметане. Это большая ошибка тушить их в вине. В вине мясо обретает неприглядный цвет, свернувшийся крови. В сметане же заяц теряет свою жесткость, мясо обретает недостающую ему сочность и жирность, исключительно благодаря сметане. Эх, как жаль, что сметаны сейчас днем с огнём не сыскать. Как замечательно готовила зайцев наша соседка тетя Клава, её муж, довольно угрюмый и неразговорчивый, как же его звали? Дай бог памяти, э-э-э? Неважно, был страстный охотник и в зимнее время просто заваливал её зайцами. Она же по доброте душевной угощала нас. А мы с зайцами поступим следующим образом. Надо будет повесить их в коптилку и сделать горячего копчения. Уверен, что получится просто исключительно.
Надо бы проверить Максим, есть ли у нас ещё берёза?
— Угу, — ответил я, бросив последнюю тушку в тазик, и поднял тазик на стол от греха подальше. Душман нарисовался, и завертелся под ногами, обтирая хвостом штаны и выводя рулады кошачьей песни: — Кишки ешь! Не фиг морду баловать!
Видя, что с мясом обломилось, Душман с урчанием поволок кишки под лестницу.
В окно гостевой комнаты влетел камень и прокатился по полу. Что за гость?
— Старый, ты дома? — донеслось с улицы.
Кажись Кот. Я взглянул на деда и принялся ожесточенно жестикулировать, болтая ладонью у рта, давая понять, чтоб дед его заговорил и задержал. Сам же схватил тесак и тенью метнулся по лестнице, бесшумно отводя задвижку на двери. Хаймович кивнул и вышел в гостиную.
— Дома.
— Вижу, ты Толстого уже прикопал? И правильно, чего мясу тухнуть.
— Зачем пришёл? — спросил Хаймович сухо.
— Ты сильно дед не возникай. Толстого теперь нет, и с Косым скоро разберёмся. У тебя теперь один хозяин будет Джокер.
— Один Бог мне хозяин. А другой власти надо мной никто не имеет.
В это время я уже крался к окну второго этажа, собираясь застать Кота врасплох. Не из подлости и удара исподтишка, просто боялся, что при моём появлении он сделает ноги.
А бегать я не любил, не то, что прыгать и лазить. Вот я уже у окна, можно прыгать. Разговор продолжался.
— Ты я вижу, дед ещё не проникся, хочешь умереть раньше времени?
— Ты никак угрожать пришел? — ответил Хаймович вопросом на вопрос.
— Дело к тебе. Железяку одну сделать надо, — сменил тему Кот.
— Не интересует меня твоя железяка.
И тут я спрыгнул.
— Т… ты! — удивился Кот хватаясь рукой за нож.
Но вытащить его он уже не успел. Я всадил ему нож под грудь снизу вверх и ковырнул с лева на право, разрезая сердце, не оставляя ему ни единого шанса. Кот дернулся и завалился на спину. Я отвернулся от него к Хаймовичу. Тот странно кривясь, смотрел на меня.
— Нехорошо Максим прерывать разговор.
— Да, ладно! Зачем говорить, если конец известен. Сейчас оттащу подальше, потом крысок дочищу.
Не нравился мне взгляд Хаймовича. Будто осуждал меня за что. За что? Он же знал, чем дело кончится. И прав я был, говорить тут не о чем. Только вот осуждение во взгляде куда девать? И я хорош, словно нашкодивший ребёнок, крысок приплёл, словно провинность, какую собирался отрабатывать. Плюнуть, растереть и забыть! Подхватив Кота за ноги, я с остервенением потащил его к соседскому дому. Кину в подвал, и всего делов. Но тяжелый взгляд Хаймовича буровил мне спину. Дотащив до места, оглянулся. Деда в окне не увидел. Обшарил карманы Кота. Помимо ножа обнаружил в кармане тонкую фляжку с самогонкой производства Джокер и компания, и чуть не прозевал в маленьком кармашке на штанах золотое колечко с красным камешком. Как удачно! Будет чем тётю Розу порадовать. А пойду кА я к ней? На сердце было невыразимо тяжело. Да, что же на напасть такая? Вроде ничего особенного не приключилось, но словно мешок с камнями кто подвесил. Скинув, труп в подвал я хлебнул из фляжки и, подождав пока мягко стукнет по голове а в животе разгорится тепло, двинулся в известном направлении. Ну не мог я сейчас Хаймовича видеть, никак не мог.
Постучал костяшками пальцев в гулкую железную дверь. Дома она. Я это уже знал.
Даже видел в какой комнате находится, некая размытая и теплая тень. За дверями зашебуршало и дверь со скрипом открылась.
— С чем пришёл? — спросила она.
Я молча протянул зажатое в пальцах колечко, и только потом поднял глаза.
Роза ещё больше постарела. Мешки и морщины под глазами, пристально и холодно смотрящими на меня. Она поправила прядь волос, и я увидел их белые седеющие корни.