То игнорировали экономические законы, то стали плевать на производственные проблемы. Пока не прекратится шарахание из крайности в крайность, не стоит ожидать успехов в развитии экономики. Кажется, знания в области управления вообще не реализуются в государственной системе. Хотя и без теории понятно, что система не эффективна, если не выстраивает баланс интересов.
2.3. Политический фактор в экономической теории.
Кто знаком с прикладной ролью технических наук должен удивляться низкой эффективностью, а то и вредностью практического применения экономических знаний. Размышляя о причинах такого положения, приходишь к выводу об избыточной политизации этой науки. В критике макроэкономики [2] я употреблял термин Лысенковщина. Справедливее было бы отдать первенство в использовании псевдонаучных теорий в интересах групп политического влияния всё-таки экономике. Правда, конечно, после такой науки, как история. Та с рождения служила правителям, обосновывала их право на власть. Политизация естественных наук, следствием которой была Лысенковщина и ей подобные направления борьбы с "буржуазными" воззрениями стала развитием успеха политического использования экономической теории.
Рассмотрим некоторые постулаты экономики, которые, на мой взгляд, приводят к неверным практическим рекомендациям.
Экономическая теория предполагает приоритет мотивирующей роли прибыли в развитии экономики. Вспомним знаменитую фразу мэтра политэкономии: "Нет такой подлости, на которую не пойдет капиталист ради прибыли".
При объективном взгляде на вещи это утверждение вызывает сомнения. Во-первых, не все предприниматели за лишнюю копейку готовы душу продать. Во-вторых, мерзавцев хватает и в любой другой социальной группе, и класс бизнесменов вовсе не лидер по этому показателю. Если же говорить о глобальном влиянии порочных проявлений бизнеса на жизнь общества, то на напряжённость в социальных отношениях в масштабах страны способны оказывать влияние только представители крупного капитала, аффилированного с аппаратом власти - олигархат. Эта группа настолько малочисленна, что призыв к революции, ради принуждения олигархата к цивилизованным отношениям, выглядит необоснованно радикальным.
Что феодалы, что капиталисты, что бюрократия, приходя к власти, или приобретая влияние на власть, начинают менять правила игры под себя. Феодалы ограничивают права земледельцев на своей территории до полного закрепощения. Капиталисты сгоняют будущих наёмных рабочих с земли. Бюрократия умудряется сделать всех бесправными и зависимыми. В советском обществе человек, попавший в опалу лишался всего - жилья, работы, средств к существованию. И не прибыль виновата, что получив власть, монополисты пользуются ею, преступая те нормы и правила, которые соблюдали ранее. Известно же - власть портит людей. Это социология, и приплетать сюда экономику вовсе ни к чему.
Потом, чтобы уже удержаться у власти, всем приходится начинать учитывать интересы других слоёв населения, выстраивать правовые отношения. От строя это не зависит. Так поступали при любом хозяйственном укладе.
Таким образом, налицо неверная трактовка причин социального конфликта. Вовсе не капиталистический способ производства виноват в грабительском переделе собственности через инструменты власти. Проблема в несовершенстве госуправления. Если в нём не срабатывают механизмы защиты от злоупотреблений высокопоставленных чиновников, разрушительный социальный конфликт может возникнуть при любом способе производства. Уж теперь, имея опыт многочисленных государственных переворотов последнего времени, с таким выводом нельзя спорить.
Парадокс заключается в том, что борцы с буржуазным монополизмом, который действительно ведёт к деградации, теоретики классовой борьбы призвали уничтожить главный инструмент развития - конкурентную среду. А монополизм, в ещё более примитивной номенклатурной форме, остался. Спрашивается, о чём же теоретики коммунизма думали?
Корыстное отношение к власти свойственно не только капиталистам. Это же очевидно. Советская система, несмотря на декларации, тоже не баловала народ своими заботами. Советский чиновник не забывал о себе любимом ничуть ни меньше, чем при любом другом политическом устройстве. А уж дистанционировался от простого народа с таким высокомерием, какое титулованной феодальной знати и не снилось даже во времена расцвета абсолютизма.
Администрирование в организациях, где нет собственника, заинтересованного в эффективном управлении, больше склонно к бюрократизации. Кадры в системе власти больше ценятся за личную преданность, готовность делать для хозяина грязную работу - "любую подлость". Забота о народе в мотивировочном компоненте чиновников не присутствует даже мизерных долях. То есть даже в теории номенклатурная система менее эффективна, чем частнособственническая. Она привлекательна только для тех, кто попал во власть. Остальным, кроме бедности ничего не светит. Эта теория уже подтверждена почти вековой советской практикой.
Надо сказать, обличая сторонников наёмных хозяйственных отношений в таком пороке, как жадность, теоретики политической экономии заложили оправдание другому разрушающему нравственность пороку - зависти. Зависть мотивирует воров и грабителей, склонных оправдывать свои преступления несправедливостью распределения богатства.
Аморально было играть на слабости к чужому имуществу, которая провоцирует бедные слои населения на бунт, прикрывать призывы к насилию и грабежу "научностью" своих теорий.
Почему в среде учёных оправдание экспроприаций не нашло осуждения? Непонятно. Впрочем, ответ на этот вопрос можно найти в Википедии. Марксистская теория "Первоначального накопления капитала" [4] при более внимательном анализе не имеет экспериментального подтверждения. Признание этой теории связывают с тем, что: "она служила неплохим оправданием существования мировой колониальной системы". Выгодная политикам теория может долго избегать критического пересмотра.
Успехи капитализма эта теория объясняла не личными качествами и трудолюбием предпринимателей, а протекционизмом властей крупному капиталу. Свою ненависть к слишком независимым и успешным простолюдинам, старый сословный класс и стал пропагандировать среди бедных слоёв населения.
Вдобавок, ещё в те далёкие времена зарождения политэкономии проявилась приверженность идеологических обвинителей принципу консолидированной ответственности, которому так благоволят современные теоретики Свободного мира. За отсутствие нравственных ограничений в своей хозяйственной деятельности незначительной части крупных капиталистов, причём исключительно монополистов (монополизм в силу отсутствия сдерживающих факторов конкуренции склонен проявлять свои пороки), идеологи коммунизма призывали к уничтожению целого класса собственников. В выше приведённой цитате ведь не сказано "некоторые из капиталистов". Сказано "капиталист". То есть любой предприниматель.
Опыт реформаторства постсоветского пространства заставляет пересматривать многие марксистские догмы экономики. Сейчас уже не считают, что главную роль в быстрых темпах роста экономики играл награбленный капитал: "Что касается капиталов, аккумулированных в ходе "первоначального накопления, значительная их часть была потрачена на поддержание шикарного образа жизни. Мировые гиганты выросли из маленьких предприятий, с финансированием из собственных средств, средств родственников или близких людей" [4].
В России начала двадцатого века личности заводчиков и фабрикантов дореволюционной реформаторской волны вызывают, главным образом, уважение. Причём не только деловой хваткой, но и образованностью и культурой. Заботливое отношение к своим рабочим было в порядке вещей в предпринимательской среде того времени. Разжиганию ненависти, которая привела к разрушению страны, нет оправданий. Ни научных, ни нравственных.
Современные исследователи того периода всё больше склоняются к выводу, что истоки Российской катастрофы 17-го года двадцатого века заключаются не в антагонизме общественных групп, а в неумелом формировании демократических институтов, в опасной слепой вере в декларируемые демократические идеалы - свободы, равенства, братства. Аппарат управления страной, разбалансированный незавершённой политической и экономической реформами, дал сбой на возмущающее воздействие трудностей военного времени. Непонимание функционеров новых демократических институтов власти, что революционные декларации не более чем демагогия для привлечения масс на свою сторону не позволило вовремя принять эффективные решения по стабилизации обстановки. Упование, что механизм волеизъявления сам по себе приведёт к разрешению социальных противоречий, и стало причиной разрушительной неуправляемости тех событий. Об этом я писал в своей статье "Политическая система с точки зрения теории управления" [5]. Неосторожное опробование новых политических инструментов сменяемости власти привело к катастрофе. Опыт современных цветных революций заставляет смотреть на те, далёкие времена через призму аналогий. Это теперь мы знаем, как аморальное меньшинство, используя незащищённость демократических механизмов от манипуляций, приходит к власти. Многое становится понятно и в тех событиях, и современных.