Выбрать главу

Поскольку в вестибюле так никто и не показывается, ДР проходит в будуар с надувной мебелью — также совершенно пустой. Однако она слышит мужской голос хорошо ей знакомый — в смежной комнате, иными словами, в китайской гостиной. Она тихонько стучится в дверь и, не получив ответа, решается все же проникнуть в святилище, изобразив на лице ослепительную улыбку боязливой рабыни, тайно влюбленной в своего господина (поскольку со словом „послушание“ еще не все ясно)… Однако улыбка застывает на прекрасных губах: в комнате только маленькая Лора, которая лежит на спине, вытянувшись во весь рост, а разговаривает магнитофон.

Несколько нервных шагов, и ДР оказывается у лакированного стола; она поднимает крышку прозрачной коробочки и с раздражением нажимает на красную кнопку. Девочка на это никак не реагирует.

ДР спрашивает:

— Вашего дяди нет здесь? Лора, не двигаясь, отвечает:

— Нет. Вы же сами видите. ДР настаивает:

— Его вообще нет дома?

— Если бы он был дома, вам не нужно было бы присматривать за мной.

— Понятно… Хотелось бы знать, зачем нужен подобный присмотр, словно за младенцем, девочке вашего возраста.

— Если бы вы не пришли, я подожгла бы квартиру Я уже приготовила бидон с керосином и кучу тряпья. Молодая женщина пожимает плечами и говорит:

— Вы не ходите в школу?

— Нет.

— Никогда?

— Никогда. Что мне там делать?

— Скажем, учиться.

— Чему?

„Ну и работенка!“ — думает ДР, нервически расхаживая по комнате. Она идет к застекленной стене, приподнимает занавеску, возвращается к девочке, которая теперь катается по красному ковру, словно в приступе священной болезни. ДР подавляет в себе желание пнуть ее ногой.

— Не знаю, — произносит она, — например, узнать решение уравнений со многими неизвестными или название столицы штата Мэриленд…

— Аннаполис! — кричит девочка. — Это слишком легко. Задайте другой вопрос.

— Кто убил Линкольна?

— Д.В. Бут.

— Сколько секунд содержится в сутках?

— Восемьдесят шесть тысяч четыреста двадцать.

— Что такое морская капуста?

— Род водорослей.

— Что снится девушкам?

— Нож… и кровь!

— Где наши любимые подруги?

— В могиле.

— Сколько вам лет?

— Тринадцать с половиной.

— Куда выходят окна квартиры?

— На Централ-Парк.

(Стало быть, мои впечатления были правильными).

— Это место освещено?

— Да, но слабо… Там есть фонарь.

— Что можно увидеть при свете фонаря?

— Троих человек.

— Их пол?

— Двое мужиков и шлюха… Она в брюках и фуражке, но под свитером четко видна грудь.

— Как зовут эту даму?

— Ее зовут — вернее, она себя называет — Джоан Робесон, а иногда: Робертсон.

— Чем она занимается?

— Это одна из лже-медсестер, работающих у доктора Моргана, психоаналитика, у которого свой кабинет на станции метро под Сорок второй улицей. Все остальные медсестры светловолосые и…

— Но что она делает здесь, в этот момент, в кустах, высаженных бордюром вокруг парка, вместе с двумя мужчинами? И кто эти мужчины?

— Ответ очень прост: один из них — Бен Саид, второй — рассказчик. Сейчас все трое загружают в белый Бьюик блоки сигарет с марихуаной, запечатанных в обыкновенные пачки Филип Моррис. Один из связных переполошил их несколько минут назад: ему только что дали знать при посредстве радиограммы, что полиция собирается обыскать его машину сразу же по возвращении в гараж. Кто же предупредил его самого? Да просто один из шпиков, который работает на них. Жесты их выглядят непонятными и суетливыми потому, что они не только наклоняются, нащупывая пачки, разбросанные под кустами, прячут их под одеждой, а затем несут в машину, стоящую у кромки тротуара, но и жуют сэндвичи с жареным мясом, которые приходится постоянно засовывать в карман, чтобы не мешали работе, а затем вытаскивать вновь, чтобы откусить еще один кусок.

С самого начала операции Бен Саид открывает рот лишь для того, чтобы жевать сэндвич, и рассказчик спрашивает себя, злится тот или чем-то расстроен — ибо в обычное время он скорее болтлив. Джоан, укрывшая по такому случаю свою шевелюру под большой автомобильной каскеткой, улыбается и подмигивает с заговорщицким видом каждый раз, когда сталкивается с ним; впрочем, без большого успеха, поскольку тот, похоже, мрачнеет еще больше. Рассказчик — будем говорить „я“, чтобы было проще — раздраженный поведением своих спутников, слегка удаляется от них, чтобы посмотреть, не осталось ли чего за кустами аукубы; и девица не находит ничего лучшего, как придти шарить в том же месте, будто не заметив, что там уже кто-то есть.

— Смотри-ка! И ты здесь, — говорит она.

— Как видишь… Что это с Бен Саидом?

— Да так… пустяки…

— А все же?

— Похоже, ты натворил дел… а отдуваться приходится ему.

— Да? Почему же ему?

— Потому что Фрэнк приказал следить за тобой, а он не хочет шпионить.

— Славный парень! Что же такого я натворил?

— Ты вроде бы прячешь у себя кого-то… Из тех, кого уже давно было приказано ликвидировать.

— Вон оно что.

— Я ему сказала, что все это бредни.

— Еще раз спасибо. А что ты на самом деле об этом думаешь?

Она отвечает не сразу: притворяется, что увидела еще одну пачку, засыпанную палыми листьями. Затем поднимает голову и, словно бы случайно, смотрит мне прямо в глаза с какой-то явной дерзостью. Полагаю, я уже упоминал, что губы у нее пухлые, хорошо очерченные, блестящие, всегда как бы чуть влажные; а лицо ее в темноте ночи походит на теплое молоко. Хотелось бы мне узнать наверняка, сколько пуэрториканской крови течет в жилах этой красивой твари.

— Ну, я думаю, — произносит она чересчур медленно, — что это действительно бредни.

Когда она говорит, рот ее словно колышется в полусумраке глубоководья: она похожа на рыбу, чьи дряблые замысловатые складки без конца меняют форму, никогда не теряя, однако, своей прекрасной симметрии наподобие чернильного пятна, раздавленного в сложенном пополам листке бумаги.

— Чудесно, — говорю я, — но лучше бы ты занималась своими делами.

Я тут же пожалел об этой лишней фразе. Ведь мне показалось, будто в ее больших зеленых глазах сверкнул огонек ненависти и злобы. Разумеется, это всего лишь игра воображения: в этих кустах так темно, что нельзя было бы различить даже цвет глаз, если бы я не знал его прежде.

ДР выпрямляется гибким движением уверенного в себе хищника, расправляя плечи и выгибая грудь так медленно, словно ее показывают в рапидной съемке. Она отходит: ее голая шея, белая и округлая, сверкает, словно лезвие ножа, в резком свете фонаря.

Я говорю, желая загладить неловкость:

— А что с тем типом по объявлению, все нормально идет?

— Все как надо, — отвечает она, — спасибо.

— Ты еще раз пойдешь туда?

— Да, сегодня ночью. Но ты лучше бы занимался своими делами.

Глядя, как она небрежно вышагивает к машине, я подумал, что она и в самом деле хорошо сложена, раз позволяет себе носить такие облегающие брюки и свитер. Одновременно мне пришла в голову мысль, что эта прекрасная белая плоть просто создана для того, чтобы насладиться зрелищем красивой казни.

Поднимаясь, я ощутил сильную боль в коленях, затекших от того, что мне слишком долго пришлось держать ноги в полусогнутом положении. Пока суставы мои обретали прежнюю подвижность, я дважды или трижды потер руки, чтобы стряхнуть крохотные кусочки земли и сухие травинки, прилипшие к пальцам и ладоням.

Именно с того вечера мы утеряли с ней всякий контакт. Я узнал об ее исчезновении на следующий день, придя в контору, причем сам тоже не виделся с ней после дела с сигаретами. Мы ни о чем не договаривались перед тем, как разойтись; задание было выполнено полностью; число пачек соответствовало экспедиционному листу. ДР лично перегнала Бьюик в гараж: ночной сторож зафиксировал ее прибытие в условленный час. Она тут же уехала на собственной машине домой, чтобы переодеться: приняла душ, вымыла волосы, намазалась душистым кремом и сделала тщательный макияж; потом стала гладить зеленое шелковое платье, в котором, как уже говорилось, должна была выйти вечером. Из украшений она надела только золотую цепочку с небольшим крестиком.