Но секундой позже они вновь застывают друг против друга в напряженной позе. Юноша, видимо, успел разжечь свой окурок, потому что от него, как и прежде, поднимается тонкая, искривленная струйка дыма. Через какое-то время, даже не отлепив сигарету от угла рта, он посылает точный круглый плевок в окно, за которым проносятся пустынные, слабо освещенные перроны отдаленных от центра станций. Лора, уставившись в пятно густой беловатой слюны, начинающей ползти вниз, замечает по ту сторону стекла бесчисленные, одинаковые, расположенные на равном расстоянии друг от друга экземпляры гигантской афиши, которая через короткие интервалы возникает, повторяясь множество раз, на изогнутой стене, покрытой облупившейся белой плиткой: огромное лицо молодой женщины с черной повязкой на глазах и полуоткрытым ртом. Насколько позволяет скорость поезда, можно понять, что это превосходная репродукция цветной фотографии в пастельных тонах, чей рельеф изумительно выделяется на более темном фоне. Прямо под подбородком, нарисованном очень четко, прочитывается выведенное скорописью слово, которое только и поддается идентификации в тексте рекламы, вероятно, очень лаконичном: „Завтра…“ На последней афише, в самом конце перрона, чья-то искусная рука добавила, воспроизведя форму и внешний вид букв, но красным цветом вместо небесно-голубого, напечатанного типографским способом: „Революция“.
Затем вновь начинается туннель без света, и появляется бледное отражение фигуры юноши, которое перемещается параллельно вагону на грубо оштукатуренной стене, чуть возвышаясь над переплетением трех кабелей. Однако эта стена, столь близкая, что ее можно было бы коснуться, высунув руку в полуоткрытое окно вагона, вдруг начинает удаляться, а потом исчезает: свет от зажженных ламп состава не встречает больше никакого бокового препятствия, словно вагоны без пассажиров мчатся отныне в абсолютной пустоте ночи. Одновременно резко меняется характер всех звуков: скрежет колес по рельсам, грохот осей, скрип железных листов словно бы растворяются в пространстве, утеряв свою прежнюю агрессивность; однако, отражаясь от более высокого свода, выдающего, таким образом, незримое свое присутствие на высоте нескольких десятков или более метров, шум обретает невиданный прежде размах: воспарив ввысь и усилившись многократным эхом, удесятерившим его мощь, словно при посредстве множества громкоговорителей, он подавляет теперь своей рассеянной, но оглушительной, чудовищной силой, заполняя собой гигантское подземелье, вагон, уши, наконец, сам череп, этот последний резонатор, вбирающий молотоподобные удары и стоны металла в их наиболее концентрированном виде.
Я же в это самое время, под аккомпанемент визга и треска содрогающейся под моими стремительными шагами железной конструкции, по-прежнему продолжаю спускаться по бесконечной головокружительной металлической лестнице. На каждой площадке я на секунду останавливаюсь, чтобы заглянуть через поручни вниз, и вижу там отступившую еще дальше встревоженную безмолвную толпу, возможно, отделенную от меня уже многими сотнями метров, так что поднятые вверх лица напоминают теперь море из белых точек.
Тогда я закрываю книгу с разорванной обложкой и отдаю Лоре, бросив последний взгляд на иллюстрацию, точный смысл которой мне все еще не ясен; причем, у меня создается впечатление, что паук заметно приблизился к обнаженному плечу Но Лора внезапно начинает рассказывать мне о происшествии, отнявшем, как она говорит, большую часть ее послеполуденного времени. Несмотря на странно оживленный и даже веселый тон, она по-прежнему словно повторяет возникающие неизвестно откуда готовые фразы, значение которых осознает лишь по мере того, как произносит их. Итак, ей будто бы послышались какие-то шорохи у входной двери, и она незаметно подобралась к выходу, идя по стенке коридора: кто-то копался в замке. Вскоре она поняла, что имеет дело с маньяком, который не собирался открывать дверь, а просто подглядывал в замочную скважину: в самом деле, встав на цыпочки у притолоки и изогнувшись, чтобы заглянуть в прямоугольное окошко, защищенное снаружи толстыми спиралями железной решетки, она увидела лысый череп мужчины, согнувшегося в позе соглядатая, тогда как отверстия между завитками литой решетки давали ему прекрасную и гораздо более удобную возможность разглядеть, что происходит внутри.
Сначала Лора намеревалась проткнуть ему глаз вязальной спицей, но затем придумала нечто более забавное, воспользовавшись тем самым полицейским романом, что держит сейчас в руке. Оторвав верхнюю часть обложки, дабы название и имя автора не нарушали иллюзию, она подносит картинку прямо к крошечному отверстию, — ровно на такое расстояние, чтобы снаружи можно было разглядеть действующих лиц, но не края картона. Подготовившись должным образом, она зажигает свет, нажав на кнопку около двери и продолжая держать книгу совершенно неподвижно.
Слесарь в силу своей близорукости не замечает, что персонажи находятся слишком близко и что позы их абсолютно безжизненны. Он видит эту сцену в натуральную величину и гораздо дальше, чем на самом деле: ему кажется, будто она происходит в конце коридора. Не получившие логического завершения действия врача, все еще тщательно отмеряющего дозу, оставляют возможность надежду помочь несчастной жертве, которой собираются вспрыснуть в вену бензин. Соглядатай подоспел вовремя. Не давая себе труда всмотреться во все детали картинки, он со всех ног бросается бежать за подмогой, оставив ящик с инструментами на ступеньках.
Лже-Бен Саид, стоя за углом дома напротив, в недоумении спрашивает себя, чем вызвано столь необычное поведение и что мог этот человек увидеть в замочную скважину. Однако в его инструкциях нет и намека на то, что при подобных обстоятельствах следует оставить наблюдательный пост и самому разобраться, в чем дело: вполне возможно, что это просто ловкий трюк, и пока он будет тщетно всматриваться, силясь разобрать нечто несуществующее, из окна будет подан условный знак сообщнику. Поэтому он ограничивается привычным жестом: вынимает из внутреннего кармана маленькую черную книжку — уголки ее из искусственной кожи настолько обтрепаны, что видны нитки подкладочной ткани; затем, сняв обе перчатки и сунув их под левую подмышку, он составляет по следам свежих наблюдений, краткий отчет о случившемся, не забывая указать и точное время, для чего сверяется с секундной стрелкой своих наручных часов. От усилий написать исчерпывающий и одновременно лаконичный рапорт его левая щека дважды дергается в нервном тике. Тогда, будучи целиком поглощен фразой, которая ему не дается, он бессознательным движением кладет книжечку в карман и тут же, захватив большим и указательным пальцами дряблую кожу над и под подбородком, с силой тянет вниз в надежде справиться с мучающим его невольным подергиванием, что, однако, выглядит так, как если бы он пытался натянуть плохо севшую на лицо резиновую маску.
Лора, услышав топот ног испуганного соглядатая, скатившегося по ступенькам и побежавшего направо по тротуару, погасила свет и вновь подошла к застекленному смотровому окошку, чтобы следить за улицей. Но мужчина в черном плаще уже надел перчатки и засунул руки в карманы, поэтому она оставляет свой наблюдательный пост и делает несколько шагов по направлению к лестнице. Даже подобие улыбки не осеняет ее крепко сжатые губы и глаза, прикрытые длинными ресницами. Проходя мимо мраморного столика, она ритуальным жестом опускает связку воображаемых ключей и одновременно поднимает взор к большому зеркалу. С отсутствующим видом она смотрит пустым невидящим взглядом на уходящий вдаль сине-зеленый коридор, едва освещенный слабыми лучами, идущими из зарешеченного окошка на входной двери. Довольно долго простояв в полной неподвижности и безмолвии, она вполголоса произносит слова „морская капуста“, возникшие в ее голове неизвестно откуда.