Доктор Морган, закончив свои приготовления, издает тихий продолжительный свист, звучащий почти на одной ноте. Из темноты мгновенно возникает крупная серая крыса — возможно, та же самая, что несколькими мгновениями раньше появилась на путях — и бежит к решетке, просунув пока одну только голову между двумя вертикальными прутьями. Никто в комнате не шелохнулся, но Лора не сводит глаз с животного, тогда как мужчины, по всей видимости, не обращают на него никакого внимания.
Доктор вновь свистит, на сей раз в убыстренном ритме, и крыса, прыгнув через горизонтальную поперечину, семенит мелкими шажками по направлению к Лоре, однако на середине комнаты останавливается, поскольку свист прекратился. Очевидно, она выполняет приказы хирурга, а тот наблюдает за реакцией юной пленницы, щуря усталые глаза за очками со стеклами миндалевидной формы сейчас он даст животному сигнал броситься на нее. Лора уже ясно представляет себе этот прыжок, но тут серия более низких и более медленных звуков изменяет первоначальные намерения крысы, заставляя ее отступить, а затем и исчезнуть за решеткой коридора, откуда она пришла. Морган снимает очки левой рукой и согнутым указательным пальцем правой очень долго трет, один за другим, свои глаза. Затем он убирает очки во внешний карман халата на левой стороне груди, вынимает из правого внешнего кармана другую пару, внешне неотличимую от первой, открывает красную папку и, делая вид, что изучает какие-то документы, обращается к пленнице, не давая себе труда взглянуть на нее.
— Итак, — произносит он медленно, очень утомленным голосом, — ты все поняла. Если станешь неправильно отвечать во время допроса, будешь отдана на съедение этой крысе и еще нескольким ее сородичам, которые начнут обгладывать тебя в самых нежных местах, отгрызая маленькие кусочки, дабы не вызвать преждевременной смерти. Это, естественно, продлится несколько часов. Если же, напротив, ты будешь хорошо отвечать на вопросы, мы просто привяжем тебя к рельсам, перед самым появлением поезда-экспресса, и, таким образом, ты избавишься от мучений. Выбор за тобой.
Затем, после небольшой паузы, прерываемой лишь шелестом просматриваемых страниц, он приступает к допросу:
— Стало быть, твое имя Лора Гольдштюкер, ты дочь Эммануэля Гольдштюкера, который…
— Не дочь, а племянница, — поправляет Лора.
— Дочь, — повторяет Морган, — это написано на первой странице твоего досье. Не цепляйся к словам.
— Племянница, — говорит Лора. — Мой отец был убит в Камбодже во время тридцатидневной войны. В рапорте это должно быть отражено.
Морган, явно раздосадованный этим возражением, склоняется над папкой, чтобы просмотреть различные бумаги, написанные от руки или отпечатанные на машинке. Наконец, он выпрямляется, зажав в руке прямоугольник очень толстой пожелтевшей бумаги (нечто вроде формуляра) и помахивая им перед собой, словно адвокат на уголовном процессе.
— Вот! — восклицает он с торжеством. — Через год твой дядя удочерил тебя.
— Нет, — упорствует Лора. — Я отказалась.
— Тебе было пять лет, — говорит доктор, — как же ты могла отказаться? Это невозможно, ты просто тянешь время. Если мы будем вникать в подобные истории, то никогда не кончим. Итак, повторяю: ты дочь (приемная) Эммануэля Гольдштюкера, президента фирмы „Джонсон лимитед“, который на два месяца задержал выплату взносов. По этой причине тебя сегодня утром приговорили к смерти.
— Хорошо, — кивает Лора, — вы хотите получить выкуп? Сколько?
— Ты не понимаешь: я же сказал, что тебя приговорили к смерти. Это не подлежит обжалованию. Завтра твоему дяде-отцу пришлют небольшой сувенир на память о тебе, а вечером наш инкассатор заглянет в его квартиру Если он и тогда не заплатит, экзекуции будет подвергнута его красивая рыжая шлюха, Джоан Робесон, однако ее ожидают более сложные и жестокие пытки: наш судебный исполнитель Бен Саид как раз сейчас занят составлением этой обширной программы, которая будет приложена к посылке. Быть может, это не окажет должного воздействия на Э.Г. Но в любом случае пригодится для завтрашней операции.
— Вот как! — взрывается Лора, не помня себя от ярости. — Значит, решили начать с меня, а эту дрянь оставить про запас? Так я и думала: старому маразматику она дороже, чем я! Меня используют, чтобы показать ему серьезность угрозы в отношении его драгоценной бляди… Только этого никогда не будет!
— Ты ошибаешься, — произносит доктор, — судя по рапорту, все именно так и будет. Впрочем, вполне возможно, что старому Гольдштюкеру дороже молодая любовница, нежели девочка твоего склада, от которой можно ждать одних только неприятностей. Но это не единственная причина установленной нами очередности. Джоан, как было сказано, принадлежит к нашей организации; поэтому мы принесем ее в жертву лишь тогда, когда все средства и в самом деле будут исчерпаны.
— Если она работает на вас, — говорит Лора, — значит, она абсолютно ничем не рискует.
— Вовсе нет, — говорит хирург, — подумай сама: если мы ее пощадим, Гольдштюкер что-нибудь заподозрит; однако мы никак не можем позволить, чтобы он догадался о том, какую роль она играла при нем вот уже почти полгода. Следовательно, ей придется, если в этом возникнет необходимость, покориться ужасной судьбе, которую готовит ей Бен Саид. Поскольку он втайне влюблен в нее, то программа обещает быть захватывающей.
— Чем же это можно будет доказать?
— Рапортом. Ты забываешь, что документация ведется безупречно, а малейшие отступления от истины пресекаются безжалостно.
— В таком случае, на вашей совести много мертвецов, — говорит Лора, не особенно надеясь разжалобить своего палача столь банальными утверждениями.
— Преступление есть составная часть революции, — возглашает доктор. — С помощью трех метафорических деяний — изнасилования, убийства и поджога негры, нищие пролетарии и трудящиеся интеллектуалы будут освобождены от цепей рабства, а буржуазия избавится от своих сексуальных комплексов.
— Буржуазия также будет освобождена?
— Естественно. Причем без массовых жертвоприношений, так что количество убитых (принадлежащих, кстати, в основном, к женскому полу, всегда избыточному в сравнении с мужским) покажется очень небольшим на фоне грандиозных свершений.
— Но зачем вам пытки? — На то есть четыре главных причины. Прежде всего, это самый убедительный довод, чтобы заставить раскошелиться банкиров-гуманистов. Затем, будущему обществу нужны святые. Что делали бы христиане без святой Агаты, святой Бландины и красивых гравюр, изображающих их мучения? В-третьих, это нужно для фильмов, которые приносят нам большой доход, если не жалеть средств на кварцевые прожекторы, современные камеры, цветные пленки и звукозаписывающие устройства… За хорошие постановки иностранные телевизионные компании платят очень щедро… Рассуди сама, ведь отдав тебя на съедение крысам, согласно приговору суда, и засняв это на пленку от начала до конца, со всеми подробностями и с крупными планами, фиксирующими выражение лица, мы получим двести тысяч долларов от немецких заказчиков! Чтобы заключить сделку, нам пришлось предварительно послать им подробнейший сценарий, а также двенадцать твоих фотографий — из них шесть в обнаженном виде и в различных ракурсах, для чего потребовалось незаметно установить несколько автоматических фотокамер в твоей ванной комнате.
— Это будет эротическая программа?
— Не обязательно. Существует серия „Познавательные Индивидуальные преступления“; ее создатели стремятся достичь катарсиса путем удовлетворения невысказанных желаний современного общества. Ты понимаешь, что означает слово „катарсис“?