их, балдеющих, плачущих, сначала ещё едущих на целину и жаждущих обновления социализма, потом разочаровывающихся и начинающих читать, там, не знаю, Автарханова, и Бог знает кого. А потом прущих, как табун и выводящих вперёд, выносящих на своих руках своих убийц. Но оставим в стороне эту чудовищную недозрелость класса. Потому что, если наука становится непосредственной производительной силой, то речь идёт о классе, который позволил себя убить и который сделал себе харакири. Оставим в стороне, – говорю я в третий раз, – эту поразительную недозрелость. И поговорим о другом. О том, что это очень хрупкий класс, это очень хрупкая конструкция. Она держится огромным трудом. Ну, вот уехала там из Германии физика … Германия сейчас любые деньги платит, а ядерную физику у себя и вообще большую физику у себя воссоздать не может. И всё для этого есть. И всё вернули назад, а вот, ну, это «животное, которое не размножается в неволе». Это системы, которые именно потому, что очень тонки, они и функционируют вот потрясающим образом. Тонкость есть, как бы, суть их эффективности. Эти структуры нельзя сделать одновременно выдерживающими большие нагрузки и эффективными. Тут либо нагрузки, либо … Нельзя … Ну, как это объяснить, ну, есть известная сказка про то, что король объявил, что выдаст принцессу свою за человека, который создаст самую чудесную вещь в мире, который совершит невероятное чудо. И, наконец, пришёл молодой, красивый блондин с голубыми глазами. Он нес с собой часы, фантастические часы, которые каждый час отбивали какую-то отдельную музыку, постоянно выходили какие-то всё новые фигурки. Фигурки какие-то делали потрясающие движения. Часы были уникально точны и так далее. Король объявил свадьбу, всё. Никто ничего лучшего сделать не может, надо выдавать принцессу за этого замечательного мастера. Бьют часы полночь и идёт свадебный обряд, вдруг входит поросший шерстью детина с лицом дегенерата или какого-то такого гориллы, да? ... с огромной дубиной, смотрит на эти часы и бабах дубиной по этим часам. И пришлось отменять свадьбу, – говорит сказка. Потому что оказалось, что этот детина и сделал самое чудесное дело на свете. Да? Он одним ударом уничтожил то, что тот другой создавал на протяжении многих лет с огромным трудом, талантом и всем прочим. Значит, с этой точки зрения, конечно, было совершено чудо. Волосатый детина, притворяющийся регрессором, с огромной дубиной в руке и звероподобной харей гориллы ... Не буду тут проводить никаких конкретных аналогий. Я имею в виду обобщённый образ или феномен, как говорил Гуссерль, идеальный тип, как говорил Макс Вебер. Так вот, этот «идеальный тип» гориллы с дубиной пришёл, посмотрел на весь этот постиндустриальный слой, который был создан таким чудовищным трудом, поднял дубину под названием либерализация, шок и всё прочее и жёстко ударил, как говорит Чубайс, по этим божественным часам с невероятно тонкой музыкой и структурой. Которые именно потому, что они имели такую тонкую музыку и так далее, имели очень тонкую структуру, а тонкая структура очень легко рушится. Он жёстко по ним ударил так, чтобы они сломались. То есть вопрос не в том, что «неизбежно и очень жёстко ударит … по категории», а убьёт эту категорию, как профессиональное и социальное явление. Убийца. Убийца, во-первых, той группы, которая его же привела к власти. И, во-вторых, убийца развития, называющий себя прогрессором. И, в-третьих, убийца, который откровенно даёт признательные показания. «Да, – говорит, – убивал. А что было делать?» Только называется это «очень жёстко ударит». Остаётся только сделать одну мелкую-мелкую достройку сказанного и спросить насколько жёстко. И окажется, что ясно насколько – вплоть до ликвидации. Так жёстко, что это сломано, уничтожено, отменено, как макросоциальный, профессиональный феномен, как постиндустриальная структура. А теперь, после того, как это отменено, начинают говорить о модернизации, о каких-то там экономиках пяти или четырёх «и», об экономике знаний, которая, между прочим, по определению-то является постиндустриальной экономикой. Сначала убит постиндустриальный класс, а затем нужно строить постиндустриальную экономику. А как это можно делать? И за счёт чего? За счёт того, что вместо гигантского, сложнейшего организма, построенного в советскую эпоху, нужно сделать какой-нибудь один маленький центр, надеть на сидящих там молодых людей, может быть и не бездарных, хочу надеяться, что это так, оранжевые галстуки и заставить их слушать Кондолизу Райс? А все остальные при этом будут загибаться от недофинансирования и за счёт этого можно построить постиндустриальную страну, экономику там четырёх или пяти «и», экономику знаний? Полно. И, наконец, следующее. Если преобразования должны были «неизбежно и более болезненно» сказаться именно на этой постиндустриальной группе, а целью было развитие; если мера болезненности – это очень жёсткий удар и если этот жёсткий дар – это ликвидация, то я спрашиваю простую вещь: а за каким фигом нужны были эти преобразования? Преобразования для развития или преобразования для преобразований? Если эти преобразования нужны были для того, чтобы дать стране импульс к развитию и этот импульс был связан с опорой на постиндустриальный класс, который хотел преобразований, то зачем же его было убивать? Значит, целью преобразований заведомо было не развитие. Тогда что? Я спрашиваю, тогда что было целью, если не развитие? Деградация, по факту? Борьба с коммунизмом? Любой ценой? Какой ценой? Отвечайте, какой ценой? Если для победы над коммунизмом надо уничтожить Россию, то это нормальная цена? Да или нет? Зиновьев писал: «Мы метили в коммунизм, а попали в Россию». Я тогда же сказал, что это какой-то странный стрелок. Стрелок вначале рассказывает, что он снайпер высшего класса, а потом иллюстрирует нечто на тему знаменитой песни одесской: «Рабинович стрельнул. Пух, и промахнулся. И попал немножечко в меня». Но это Зиновьев, он раскаивается, да? А здесь метили в коммунизм изначально или в Россию? Вот сейчас опять рассуждают, так сказать, что для этих преобразований нужно сломать не только постиндустриальный класс, а ещё и ядро русской культуры. Нравится такая формула? Но если сломать ядро русской культуры, то будет сломано и русский народ, и русское общество вообще. И тогда что же – целью преобразований является уничтожение страны? Преобразования нужны не для того, чтобы страну спасти и двинуть к более высоким уровням развития, – для того, чтобы её уничтожить. Ну, мы же по факту-то получаем именно это. И неужели и сейчас вся эта интеллигенция, которой прямо в глаза говорят: «Вы нас вели к власти, мы вас и уничтожили. Что поделаешь, миленькие». Неужели даже сейчас она будет целовать руки, ну, называю вещи своими именами, своих коллективных убийц, которые гордятся тем, что они принесли эту интеллигенцию на алтарь построения мафиозного государства, способного лишь ликвидировать общество, народ, культуру, – всё на свете, пожрать всё это. То есть на алтарь уничтожения России. Все слова уже сказаны грубо, прямо, а очень многие ещё делают вид, что они не услышали. Ускользают, пытаются заткнуть уши, пытаются каким-то странным образом интерпретировать до предела очевидные высказывания. Нет, дорогие мои, не выйдет. У Чернышевского была отличная работа: «Русский человек на рандеву». Так вот, интеллигенция, мы тебя зовём на это рандеву. Мы устроим тебе полное рандеву с твоим Чубайсом и со всеми другими твоими кумирами, потому что только этой ценой можно добиться прозрения. Это наш шок. Это ответный шок на тот шок, который с тобой устроили. Это шок во имя прозрения. «И виждь, и внемли», раскрой глаза и посмотри в лицо того, на кого ты молилась и кто тебе не просто плюёт в лицо, а втыкает финку в живот и говорит: «Умри, миленькая, всё в порядке, родная, так надо для вящей славы других государств. Умри!»