— Ваше бдение неплохо оплачено. — Пермяков раздражал Левзина больше, чем обычно. Сегодня его все раздражало.
Он осмотрелся. Стены и потолок бункера покрывало золотистое сплетение проводов, в узловых точках сверкали граненые кристаллы. Все это действительно очень напоминало мышиную клетку, увеличенную в сотни раз. Перед дверью стоял компактный пульт с единственной кнопкой и цифровой панелью.
— Вам остается только нажать на нее, — показал Пермяков. — С этого мгновения начнется отсчет времени пребывания в статис-поле. Вашего собственного времени. Еще раз предупреждаю: после включения аппарата прервать процесс уже невозможно. Попытка покинуть объем статиса неизбежно приведет к гибели любого живого организма. Длительность процесса рассчитана на тридцать дней. Семьсот двадцать часов или два миллиона пятьсот девяносто две тысячи секунд. Когда на таймере высветятся нули, можете смело выходить наружу. Там за это время минует пятьдесят лет плюс-минус один-два месяца. Точнее, к сожалению, сказать не могу. Но, полагаю, это не так важно. Вот, собственно, и все. Ну что ж, если у вас нет вопросов, думаю, мне пора вновь завязывать глаза…
Левзин шел за Пермяковым, борясь с сильнейшим искушением выпустить тому в затылок пулю, избавившись тем самым от последней проблемы. Словно услышав его мысли, Пермяков глухо заговорил из-под плотной мешочной ткани:
— В надежности аппаратуры я уверен на девяносто девять и девяносто девять сотых. Но сотая процента все же остается. Если таймер вдруг замрет, если раньше времени иссякнет питание — не паникуйте. Вы вновь доставите меня сюда, и я все исправлю. Однако хочу вас успокоить: критическим является только начальный период — первые два дня, когда статис входит в режим. Условно говоря, пока наша абстрактная юла набирает обороты. Потом процесс переходит в инерционную стадию, и повлиять на нее не может уже ничто, кроме атомного взрыва. Но от этого, я уверен, мы с вами оба гарантированы…
Левзин высадил Пермякова в пятидесяти километрах от бункера на остановке автобуса.
— Ну что ж, — сказал тот, — удачи! Если что-то случится, вы подберете меня здесь же. Но я уверен, что этого не произойдет.
Признаться, в этот момент у Левзина ненадолго сдавило горло: Пермякова он больше никогда не увидит. За прошедшие полгода он успел привыкнуть к этому большому ребенку, совершенно не приспособленному к жизни в нормальном обществе. Но это была лишь короткая слабость, о которой Левзин забыл уже через минуту. Он развернул джип и помчался обратно.
Левзин навсегда расставался с этим миром в тихую и теплую погоду в два часа пополудни восемнадцатого июня две тысячи шестого года от Рождества Христова. Маскировка внешней двери была идеальной. Что бы ни случилось снаружи за пять десятилетий, он сумеет ее открыть с помощью пневматического устройства подобно тем, что сбрасывают многотонные крышки пусковых колодцев стратегических ракет.
Он запер дверь и, подсвечивая фонариком, принялся спускаться по узким ступенькам…
Последняя поездка в джипе далась Пермякову труднее всего. Часовое ожидание выстрела в голову стоило ему нескольких седых волосков. На порядочность Левзина он не надеялся и рассчитывал лишь на здравый смысл. К огромному облегчению, этот расчет оправдался. Откинувшись на спинку сиденья в рейсовом автобусе, мчавшем к Москве, Пермяков не испытывал торжества, но лишь сильнейшую усталость. И хотя он действительно не спал всю ночь, развешивая по стенкам бункера дурацкие проволочные декорации, усталость была не физической. Он переиграл этого хищника. Тонкая многоходовая партия, начатая Пермяковым полгода назад, завершилась победой. Собственно, замыслил он ее гораздо раньше, но сделал первый ход лишь после того, как обдумал все до мельчайших деталей и подготовил необходимый реквизит.
Дольше всего пришлось ждать случая вступить с Левзиным в непосредственный контакт. Знакомство должно было произойти совершенно случайно. Пермяков долго ждал подходящего момента, и та конференция оказалась чрезвычайно кстати. Зерна упали на подготовленную почву. Малообразованный и суеверный хищник клюнул на приманку. Пермяков прекрасно изучил личность своего противника, его сильные и слабые стороны, его звериное чутье, безжалостность и постоянный страх возмездия за совершенное. Именно страх должен был привести Левзина к Пермякову — так оно и произошло.
Поставить потрясший Левзина фокус с мышками было проще, чем разжевать конфетку. Укол аммиака в позвоночник почти полностью обездвиживал несчастное животное, которое сохраняло способность лишь иногда шевелить хвостиком. Сымитировать «пробуждение» оказалось еще легче. То и было самое настоящее пробуждение после наркотического сна. Мышка, разумеется, была другая, но разве мог
Левзин это понять. Для дилетанта все лабораторные мыши одинаково белы.
Пермяков не только обманул Левзина. Он его к тому же и обокрал. Стоимость оборудования «Статиса» — красивой и бесполезной игрушки — была, конечно же, намного ниже заявленной. Чтобы финансовые документы были в порядке, пришлось, разумеется, поделиться с изготовителями этого барахла, но все равно сверх гонорарного миллиона у Пермякова оставалось еще около восьмисот тысяч. Вполне достаточно, чтобы обеспечить достойную старость. Угрызений совести Пермяков не испытывал. Он рассматривал дополнительные восемьсот тысяч в качестве законной компенсации за полугодовое унижение. Все это время Пермяков с пронзительной ясностью ощущал, насколько Левзин его презирает. Несмотря на докторскую степень, авторитет в научном мире, Пермяков всегда представлял в глазах ловкого недоучки существо, сравнимое с насекомым под ногами. Ну что ж! Насекомые тоже иногда умеют больно кусаться.
Дальнейшие шаги Пермяков продумал до мельчайших подробностей. Шенгенская виза уже стояла в его заграничном паспорте, но в Европе он задерживаться не собирался. Он пробудет там ровно столько, чтобы окончательно запутать и оборвать след. А потом его ждет Австралия — научный центр в пригороде Мельбурна, куда Пермякова давно и настойчиво приглашали коллеги. Правда, тщеславные мечты о широкой научной известности придется навсегда оставить. Левзин не забудет нанесенного смертельного оскорбления. Пермяков не заблуждался по поводу того, что Левзин успешно преодолеет свои текущие неприятности: в нашей стране богатых сажать не положено. Он, конечно же, примется искать Пермякова и, возможно, будет делать это с большим азартом и достаточно долго. Но скромного провинциального профессора Ирвинга (под этой фамилией Пермяков обоснуется в Австралии) ему не найти никогда.
Пермяков не смог сдержать улыбки, представив себе лицо Левзина, когда тот ровно через месяц выползет из своей норы и поймет, как ловко и артистично его провели. Он улыбнулся, а потом рассмеялся в голос, отчего сидевшая рядом с ним женщина испуганно вздрогнула и отодвинулась на край сиденья.
Станции больше не существовало, как не существовало городка под названием Скалкино. Дымящиеся развалины обозначали местоположение бывшего человеческого жилья, в воздухе был разлит густой запах гари. Справа от себя Левзин уловил короткое движение и резко повернулся. Кошка. Она испугалась Левзина еще больше. Вытаращив безумные глаза, совершила громадный прыжок и скрылась в кустарнике.
Нерешительно помявшись, Левзин шагнул на опаленный асфальт. Происходящему должно быть какое-то разумное объяснение. Неужели мировая война? Мозг Левзина отказывался этому верить. Просидеть в тухлом подвале пятьдесят лет, спрессованные в месяц, чтобы поспеть к началу апокалипсиса? Нет, нет, только не это! Чеченские террористы? Какого черта им делать в этой глуши! «Землетрясение!» — осенило его. Ну конечно! Астролог что-то говорил о грядущих природных катаклизмах. Наплевать, что в средней полосе землетрясения редкость. Именно поэтому его последствия оказались столь катастрофичны. Но почему он его не почувствовал в бункере? Да разве он мог почувствовать, находясь в совершенно ином ритме времени! А бункер просто отлично выдержал толчки. Молодцы таджики, поработали неплохо.
Левзин почти успокоился. И все же требовалось как можно скорее найти подтверждение догадке. Немедленно… Осталась здесь хоть одна живая душа?