Москва. Кремль. Кабинет Сталина. 20 апреля 1940 года
Этот разговор с глазу на глаз длился уже два часа. Второй раз за это время Поскребышев приносил чай с печеньем и бутербродами. Чай выпивался весь. А вот из остального… съели две или три печеньки, бутерброд и варенье в вазочках оставалось нетронутым.
Сталин курил, ожидая, когда секретарь уберет чайный прибор.
– А теперь, Лаврентий, общий итог.
– Из задержанных органами по «Заговору генералов» 95 % – люди, к заговору не причастные. Троцкистский центр прекрасно знал особенности работы НКВД под руководством Ежова, поэтому первые взятые заговорщики применили тактику оговора и дискредитации большой группы военных, партийных и государственных руководителей. Хотите раскрыть большой заговор? Так он будет очень большим. А следователи и рады были стараться. Вместо того, чтобы вдумчиво анализировать информацию, отделять правых от виноватых, под пытками и психологическим давлением давались показания, которые брались на веру. В сети органов попало слишком много неповинных людей, конечно, попадались и те, кто действительно был причастен к заговору. По результатам анализа архива Троцкого, примерно 10–15 % заговорщиков остались на свободе. Координатором действий троцкистского центра стал безвременно ушедший от нас Никита Сергеевич.
– Да, большая потеря, такая нелепая смерть, разберись, Лаврентий, почему киевские врачи проворонили у товарища Хрущева язву желудка?
– Проверка уже идет.
– Хорошо. Как ты думаешь, опубликованная 22 апреля передовица «Правды» поднимет волну сопротивления затаившихся троцкистов?
– Когда Троцкий был изгнан из СССР и его сторонники постепенно отстранены почти от всех постов в партии и государстве, наши враги изменили тактику, сделав центром сопротивления региональные партийные организации. Причем с националистическим уклоном. Вот тут Никита был как рыба в воде. К сожалению, троцкисты в региональных организациях пустили серьезные корни. Мы ведем работу по их окончательному выявлению. По моим прогнозам, открытого сопротивления не будет. Внеочередной пленум примет все ваши предложения. Но потом начнется волна недовольства снизу.
Сталин перестал курить и стал вычищать трубку. Он понимал, насколько сильной может быть давление регионалов. Тогда, в тридцать седьмом, он вынужден был отступить перед партийной номенклатурой, объединившейся даже против намека на демократические преобразования. Пришлось принять тезис о нарастании классовой борьбы, дать квоты на расстрельные санкции по регионам, а подоспевший заговор генералов еще сильнее раскрутил маховик репрессий.
– Сколько человеческого материала загубили почем зря! Неправильно мы работали, скажем так, скверно работали. Надо изменить сам принцип работы. Арест – следствие. Только объективное следствие. Суд. Приговор. А поле этого по каждому расстрельному приговору проводить дополнительную проверку. По каждому! И никаких массовых облав. Только точечная работа. Учти это, Лаврентий!
– Мы уже перестраиваем работу НКВД. От следователей, которые излишне ретиво относятся к своим обязанностям, избавляемся, переводя на другие должности.
Сталин опять задумался, хотел закурить, но увидел, что трубка чистая, нахмурился и произнес:
– Я не мог подумать на Никиту. Никто не мог подумать на Никиту. Он не глупый, но с придурью, все время на виду… Писатель оказался прав. Почему мы его упустили? Что думаешь?
– Пока что у меня одна версия.
– Жена? – Сталин опять нахмурил брови.
– Да, образцовая домохозяйка, знающая пять языков, которая никогда никаких руководящих должностей не занимала и из-за спины мужа не высовывалась. Мы сейчас проверяем ее связи. Думаю, что-то интересное и всплывет. Сейчас многие начнут после кончины Никиты шевелиться.
– Вот тут и надо вовремя сработать, Лаврентий. В самом преддверии войны мы не имеем права даже намекнуть на раскол в партии, появление какой-то оппозиции или наличие заговора. Знаешь, когда стало ясно, что царская власть рухнет? Когда Николай не отреагировал на обвинения своей жене в шпионаже в пользу Германии. Слухи о предательстве могут быть разрушительнее самого предательства. Да… Я тебе еще раз повторю, больше говорить не буду. Никаких массовых арестов. Никаких репрессий. Работать только по единичным целям. Разве тебе наработки Писателя не помогут в этом? Что скажешь?
– Во-первых, у нас появилась система анализа. Мы сформировали три аналитические группы по самым важным направлениям. Графики, схемы, вроде бы мы все такое раньше знали, почти все. Нам не хватало именно системного подхода. Сейчас изучаем и внедряем предложения Писателя. Плюс работа полиграфа, который удалось создать в рекордно быстрые сроки. Из центрального аппарата вычищены последние сторонники ежовских методов, введены жесткие меры по соблюдению социалистической законности. Эффективность работы и достоверность полученной информации резко возросла.
– Возросла, говоришь, а что по поводу информации Писателя о серьезных кротах в твоей организации и в нашем Генштабе?
– У нас проверка продолжается. Круг подозреваемых сужен до четырех человек. По Генштабу идет сбор и анализ информации. Сложность в том, что оба этих агента так и не были вскрыты. Так что работа предстоит серьезная.
– Вот и проверим, насколько эффективны предложенные Писателем нововведения. И еще… скажи, Лаврентий, тебе не кажется, что заговор регионалов против демократических изменений в государстве и заговор Тухачевского – всего лишь звенья в большой игре против СССР?
– Я в этом уверен, товарищ Сталин.
– Хрущев – это всего лишь координатор, фигура важная, но не главная. Был Авель[43] координатором, мы его вычистили, когда он Серго убрал, потом стал Никита. Троцкий – мотор и идеолог оппозиции, но кто дергает за ниточки? Кто подкармливает их деньгами? Нам важно установить, кто займет место Никиты, к кому потянутся нити нового заговора? Тогда сможем установить и того, кому они служат. Для нас критически важно понять, с какой группой империалистов мы имеем дело. Наши враги – это не однородный конгломерат. С кем-то надо работать против других империалистов. Раскалывая их лагерь, мы помогаем нашему делу. Да… Сделай это Лаврентий. Ничего не обещай. Просто иди и сделай. Скажи мне, кто стоит за настоящими заговорщиками. Можешь идти.
Глава двадцать первая
Танковый тупик
Москва. Кубинка. Полигон. 15 апреля 1940 года.
Суматошный у меня получился апрель. Март был заполнен работой в сумасшедшем темпе. Но апрель был заполнен еще и шараханьем по сторонам. Казалось, что я нужен всем и везде. Поймите, я не мог разорваться на части! Но приходилось. Спать по два-три часа в сутки – это было нормально! Если бы не подготовка и умение мобилизовать резервы организма, да еще и распределять их оптимальным образом, сдох бы от такого напряжения! А тут ничего… живой, целый и невредимый, вот, привезли мою тушку на полигон в Кубинке. Любят наши вожди сначала технику посмотреть, пощупать руками, дети малые, чес слово, только игрушки у них большие. Да… это у меня от хронической усталости ирония прорезывается, злая ирония, согласен. Впрочем, мне на 22–23 апреля обещали дать два дня отдыха. Поживем – увидим.
Но… обещал же все по порядку.
После женитьбы все у меня изменилось. В первую очередь, стиль работы. У меня появилась стенографистка. Очень симпатичная. Ну да, и звали ее Маргарита. Та самая, которая согласилась стать моей женой. В военном отделе Комиссии советского контроля она стала последним (четвертым) поселенцем моего рабочего места. Отдел обзавелся еще двумя сотрудниками (вот я какой – пложу ряды советской бюрократии), двумя кабинетами с архивным помещением и перебрался в отдельное крыло выделенного на первом этаже помещения, после чего у условного входа в отдел появился пост охраны. Все сотрудники военного отдела носили обычную общевойсковую форму, вот только ни одного военного там не было. И сотрудниками отдела, и его охраной занимались только специалисты из конторы товарища Берии. Как ни странно, но с Лаврентием Павловичем у меня отношения наладились. Помог в этом Сталин, который объяснил соратнику в чем тот был не прав и как себя повел после смерти вождя. Не знаю, какими словами изъяснялся вождь и учитель, но то, что Берия понял и осознал – сразу стало чувствоваться во время наших контактов.