Внутри каменного мешка было прохладно и довольно темно: костёр слабо теплился, и я несколько секунд стоял на месте, давая привыкнуть глазам. Постепенно окружающее пространство приобрело глубину и резкость, я различил тёмные фигуры вдоль стен и направился к ним.
— Ну что, хлопцы, готовы? — спросил я, поздоровавшись со всеми за руку, последней я пожал узкую ладошку Марики, задержав её в руке дольше обычного.
— А как же? — прогудел Янек, поглаживая курчавую бороду. — Мы завсегда готовы, особенно, если дело касается фрицев.
Я повернулся к моряку:
— Ты дозор выставил? — Тот кивнул, а я задал новый вопрос: — С оружием всё в порядке? Обращаться с ним все умеют? — И снова молчаливый кивок. — Ну, тогда присядем на дорожку, если я правильно рассчитал, скоро всё начнётся.
Мы сели вокруг костра, куда уже подкинули дров. Огонь с весёлым треском набросился на свежую пищу, сразу повеяло теплом, в пещере стало светлей, а на стенах заплясали тени. Я будто невзначай оказался рядом с Марикой. Фиалковый запах её волос щекотал ноздри, будоражил воображение, и я едва удержался от желания обнять её за талию.
Всегда поражался тому, как женщинам удаётся в любой ситуации выглядеть сногсшибательно. Даже на необитаемом острове они найдут тысячу способов, как сохранить естественную красоту, в отличие от нас — мужиков. Мы‑то ведь сразу отпустим бороды, отрастим львиные гривы и мало чем будем отличаться от обезьян. А они будут волосы золой мыть, сделают настои из лепестков, чтобы пользоваться ими вместо парфюма, смолой заменят крем для депиляции, но сохранят за собой звание прекрасных соблазнительниц.
Говорят, на войне обостряются все чувства, а желание любить и быть любимым проявляется с утроенной силой. Я знал об этом из книг и фильмов, но не верил. Ну, не укладывалось у меня в голове: как можно думать о бабочках — цветочках, когда вокруг свистят пули, с воем падают бомбы, а смерть каждый день собирает богатый урожай. Видимо, поэтому судьба дала мне шанс испытать всё на своей шкуре.
На моё счастье Марика оказалась ко мне неравнодушной. Может, помогло её чудесное спасение из снежного плена, может, сказалось моё высокое звание и ореол советского разведчика, сиявший надо мной с момента вынужденного «разоблачения».
Какой смысл гадать? Главное, мы чувствовали друг к другу симпатию, которая в скором времени грозила перерасти в нечто большее. Я, как умелый садовник, холил и лелеял в душе девушки зарождающуюся любовь, чтобы со временем сполна насладиться её щедрыми плодами.
Исходя из этих соображений, я не решился обнять Марику. Зачем? Мы ещё не настолько близки, чтобы распускать руки, да и лучше обниматься наедине, а не в компании братьев по оружию.
Через пару минут я хлопнул себя по коленям и громко сказал, встав во весь рост:
— Так, ребята, посидели и будет, пора браться за дело. Ещё раз всем проверить оружие и амуницию.
Пещера сразу наполнилась гулом голосов, бряцаньем автоматов и скрипом ремней. За время моего отсутствия партизаны неплохо приготовились: запасные магазины были до отказа набиты патронами, а сами железные пеналы, полные фасованной смерти, лежали в узких кармашках брезентовых подсумков.
Вскоре небольшой отряд уже был готов идти за мной хоть к чёрту на кулички, осталось дождаться сигнала дозорного — и вперёд!
Потянулись томительные минуты ожидания. Я обошёл всех бойцов моей команды, лично проверил у каждого оружие и экипировку, лишь бы не оставаться наедине с Марикой. Я не хотел сейчас давать волю чувствам, скоро идти в бой, а там нужна ясная голова и твёрдая рука. Не до любовной лирики. Потом, когда мы победим, а я нисколько в этом не сомневался, можно будет позволить себе поцелуи и всё, что положено в таких случаях.
Вооружённые до зубов партизаны чем‑то напоминали героев голливудских боевиков: те тоже обвешивались опасными железками по самое не хочу. Каждый нацепил на себя по шесть полных подсумков: два на поясном ремне спереди, два сзади и ещё два на груди. Я так и не понял, как они умудрились их там закрепить. Две пары «колотушек» за поясом и три автомата: один на шее, два других за спиной, довершали грозный облик борцов за свободу.
С той стороны убежища донёсся шум падающих камней, потом раздались торопливые шаги, и в пещере показался тёмный силуэт.
— Едут! — крикнул он и снова исчез в узком проходе. Партизаны вскочили на ноги, похватали оружие и друг за другом направились к выходу.
Я и матрос первыми вышли из пещеры.
— Куда? — спросил я, прикрывая слезящиеся глаза. С непривычки дневной свет казался ослепительным, пришлось несколько раз сильно зажмуриться и поморгать, чтобы скорее вернулось нормальное зрение.
— Курс на десять часов, товарищ полковник, — ответил Алёша, рукой показывая направление.
Я глянул в ту сторону. Суровые складки скал с чёрными щётками лесов, белые проплешины снега, серые и коричневые выступы горных пород, ледяные шапки вершин и над всем этим пронзительно — синее небо без единого облачка.
Мы шли по едва заметной тропе, по которой, наверное, и горные козлы передвигались с трудом: так узка и местами крута она оказалась. Тащиться по ней обвешанными оружием и забитыми до отказа подсумками означало в любой миг сорваться в глубокую пропасть, но нам выбирать не приходилось. Грузовики с пленными ехали к фабрике по другой дороге, а добраться до неё можно было только в этом месте.
Наконец трудный подъём остался позади, наша кучка отчаянных безумцев заняла удобные для атаки места и замерла в ожидании. В качестве основного оружия мы решили использовать автоматы, но они совершенно не годились для начала боя.
Чтобы операция увенчалась успехом, надо остановить колонну. «Духи» в горах Афгана особо не парились, били из РПГ по первой и последней машине — и привет, карасики! А мы чем хуже? Я тихим свистом подозвал Янека, ему как самому сильному доверили нести одну из базук. Остальные я решил оставить на всякий случай: мало ли пригодятся при штурме фабрики — ворота выбить или ещё что в этом роде.
Сзади зашуршали камушки, чуть позже слева от меня возник цыган с гранатомётом в руках. Я взял тяжёлую трубу с деревянными рукоятками и поручил Янеку следить за девушкой: оберегать её от неприятностей и шальных пуль. Он чуть ли не бегом отправился обратно, чтобы изображать из себя ангела — хранителя в надежде на благодарный взгляд или сестринский поцелуй.
Прошло ещё несколько минут. Беркут с прежним величием нарезал круги над ступенчатым ущельем, как воплощение спокойствия. Солнце ярко светило в прозрачном небе, но толку от него не было никакого. Я лежал на голых камнях, чувствуя, как тепло медленно покидает тело. Оно, словно вода в клепсидре, плавно перетекало в громаду скалы, всё больше делая меня похожим на гигантскую ящерицу: я старался не шевелиться лишний раз, чтобы не дать лазейку крепнущему морозцу.
Холодный ветер завывал в расщелинах, со скоростью курьерского поезда срывался с отрога ближайшей скалы и вместе со снежной пылью растекался по маленькому плато, где мы замерли в ожидании атаки. Он трепал волосы, швырял порошу в лицо, запускал костлявую руку за воротник и шарил по спине, вызывая мурашки. Я всматривался слезящимися глазами в извилистую ленту шоссе в пятидесяти метрах под нами, держа руку на стылом боку гранатомёта.
Скоро в противный свист ветра и пронзительный крик пернатого хищника вклинился посторонний звук. Низкий и басовитый, он походил на далёкое рычание горного медведя.
Я ткнул Алексея в бок, одними губами прошептал: «Слышишь?» и сосредоточился на расплывающейся от накативших слёз дороге. Она проходила по широкому выступу ущелья, обрывом уходившему в глубокую пропасть, и, благодаря частым ветрам, была чиста от снега. Ещё в первые секунды появления на позиции я выбрал для себя ориентир: росшую из трещины в скале кривую сосенку и теперь ждал, когда первый автомобиль каравана достигнет заданной точки.
Рёв моторов становился всё громче. Соскучившееся без дела эхо с радостью подхватило его, раздробило на миллиарды осколков и с ловкостью умелого циркача жонглировало ими.