— Макс, я тебе дело говорю. Я сам видел подробный план у него в кабинете, — соврал я, не моргнув глазом, допил спиртное и поставил фужер на стол.
— Но ведь тогда фюрер в опасности, его надо предупредить, надо как‑то остановить Кригера, — с тревогой в голосе сказал Шпеер.
"Попался, дружок! Я и не таким, как ты, лапшу на уши вешал".
— Успокойся, Макс. — Я присел на краешек стола. — Кригер уничтожен вместе с его вервольфами, "гениальными" планами и фабрикой. Всё уже позади.
Шпеер ошалело уставился на меня. Я давно, да что там, вообще никогда не видел, чтобы люди так выпячивали глаза.
— Но…Ик!.. Грыыэээ!.. — Макс прикрыл рот ладонью. — Прости, это всё шампанское.
Я небрежно махнул рукой, мол, не стоит извинений.
— Как тебе это удалось? — спросил Шпеер и снова рыгнул. На этот раз гораздо громче.
— С помощью польской шлюхи, как ты выражаешься, и её дружков.
Макс опять посмотрел на меня глазами филина.
— Не беспокойся, о них я тоже позаботился. Они не опасны, как и Кригер, а полячку я сюда привёз, чтобы выведать у неё, где прячутся остальные подпольщики. Да — да, Макс, представь себе: у нас в Германии с начала войны орудует коммунистическое подполье, а гестапо об этом и знать не знает. И вряд ли сможет когда узнать, если с этой девкой что‑то случится.
Шпеер хитро улыбнулся и помотал головой:
— Это ты зря, Отто. У Мюллера работают профессионалы, им твою шлюху расколоть — раз плюнуть.
— А вот и нет, Макс. Они там, в этом подполье, все фанатики и не боятся ни боли, ни пыток, ни смерти. Я сам видел, как они бросались под кинжальный огонь, лишь бы спасти товарища или выполнить поставленную задачу. Она предпочтёт сдохнуть, но ничего не скажет этим костоломам. Здесь другой подход нужен.
— Например, любовь? — осклабился Шпеер.
— Хотя бы. Я уже наладил неплохой контакт, а ты всё испортил. Но, думаю, дело поправимо, если ты мне скажешь, куда её повезли.
Вместо ответа оберфюрер оглянулся по сторонам, делая вид, что чего‑то ищет.
— Отто, у тебя были превосходные сигары. Не угостишь?
— Конечно, Макс. Они в столе. Бери, если хочешь, а я пока разолью остатки шампанского по бокалам.
Шпеер подошёл к столу, взялся за бронзовую ручку в виде капли, с шорохом выдвинул ящик наполовину. Склонившись над ним, он стал рыться в наваленных как попало бумагах в поисках сигар.
"Пора!"
Я схватил бутылку за горлышко и со всей дури врезал ему по затылку. От удара толстое зеленоватое стекло разлетелось на осколки, а мне почудилось, что я услышал хруст черепной кости.
Шпеер треснулся лбом о край ящика и рухнул на пол, раскинув руки и глядя остекленевшими глазами в потолок. Под головой сразу образовалась красная лужица, сначала маленькая, она с каждым мигом становилась всё больше, пока не добралась до резной ножки стола. Но и после этого она продолжала расти и вскоре почти вплотную приблизилась к моим ногам.
Я сорвал заветный браслет с руки оберфюрера, схватил с каминного кресла шинель, влез в рукава. Нацепил на голову фуражку, сунул во внутренний карман записную книжку барона — вдруг ещё пригодится — и выскочил на улицу.
За время, что я пробыл в особняке Валленштайна, двигатель не успел остыть. "Хорьх" завёлся с пол — оборота. Круто вырулив от тротуара, я чуть не влетел в грузовик с солдатами, лишь резкий рывок руля спас меня от столкновения. Гудящий, как пароход, трёхосный "хеншель" так близко пронёсся от моей машины, что я разглядел вмятинки на двери, трещины в досках кузова и пятнышки ржавчины на плоских колпачках брезентовых ремешков тента. Визжа колёсами, "хорьх" заскочил на бордюр, промчался несколько метров по гранитному поребрику и вернулся на дорогу, тяжело осев на правый бок и скрипнув рессорами. И всё это под молчаливыми взглядами берлинцев. Никто из них не закричал, не замахал руками, ругая "тупого водилу". Даже проходившие вблизи от дороги пешеходы не прыгнули в сторону. Они продолжали идти тем же курсом с прежней скоростью, словно для них моё художественное вождение было обычным делом.
Я так и не понял, с чем это связано: с эсэсовскими номерами на машине или с тем, что они верили в невозможность наезда на пешеходов. Ну, не принято у них такое в Германии, запрещено сбивать людей — и точка. А раз такого порядка нет, значит, автомобиль нарушителя должен таинственным образом исчезнуть, раствориться, рассыпаться в прах, короче, сделать всё, что угодно, но оставить человека в неприкосновенности.
Разбираться в особенностях поведения аборигенов я не хотел, да и не до того сейчас. Скорее бы добраться до Беркаерштрассе, дом тридцать два.
На этот раз удача благоволила мне — видно, просила прощения за косяк с Марикой — и ниспослала лёгкую дорогу без проблем в виде придирчивых патрулей и перегороженных улиц.
Я довольно быстро доехал до бульвара Курфюрстендамм, ещё с десяток минут покрутился по берлинским улочкам и затормозил напротив четырёхэтажного краснокирпичного здания с белыми балконами, где до войны располагался дом престарелых еврейской общины Берлина. Дом стоял на перекрестке, имел форму клина с закруглённым острием, а потому в этом месте балконы изгибались плавной дугой.
Любоваться архитектурой мне было некогда, да и не за тем я сюда приехал. Я хотел встретиться с начальником шестого управления РСХА бригадефюрером СС Вальтером Шелленбергом, хоть и знал из прочитанных ещё в той жизни книг, что он частенько отсутствовал на месте: то инспектировал концлагеря вместе со своим шефом Гиммлером, то летал с ним в "Вольфшанце" к Гитлеру, то ещё куда‑нибудь ездил по делам патрона или по своим делишкам. Лягушка — путешественница, одним словом.
Я выскочил из машины, подождал пока протарахтит тяжелогружёный "крупп" с квадратной кабиной, прямоугольным — будто рубленным топором — моторным отсеком, высокой радиаторной решёткой и цельнометаллическим бампером (этакий немецкий вариант советского КРАЗа) и пересёк припорошенную снежком Гогенцоллерндамм.
Бригадефюрера я застал в его рабочем кабинете. Правда, для этого пришлось подняться на четвёртый этаж, пройдя по одинаковым коридорам с рядами однотипных дверей. Я шёл и всё время смотрел по сторонам, шутка ли — оказался в здании одной из могущественных спецслужб нацистской Германии. Под ногами тихо поскрипывал деревянный пол, на светло — серых оштукатуренных стенах мягко теплились двурогие бра с матовыми чашами плафонов, под потолком сияли круглые светильники. В конце каждого коридора сверкал распростёртыми крыльями бронзовый орёл, а по бокам от него, в наклонных никелированных гнёздах, стояли красные полотнища с чёрным пауком свастики внутри белого круга. На лестничных клетках Гитлер с портретов в полный рост сурово взирал на каждого, кто поднимался по ступенькам, или спускался, спеша покинуть это здание. В коридорах из одних дверей в другие сновали десятки людей в чёрной форме с красной повязкой на левом рукаве и сдвоенной руной "зиг" в правой петлице. Одни тащили серые картонные папки с выглядывающими по бокам белыми уголками документов, другие несли свёрнутые в рулон карты, третьи — распухшие от бумаг кожаные портфели.
Кордоны из рослых эсэсовцев постоянно преграждали путь, но и здесь удостоверение с фамилией любимчика фюрера работало без заминки. Двухметровые блондины вытягивались по струнке, заметив "корочки" в моих руках, двери открывались, как по мановению волшебной палочки, и я без труда переходил с одного секретного уровня на другой, ещё более засекреченный.
А вот и нужная дверь из морёного дуба с обыкновенной табличкой "В. Шелленберг".
И снова взмах удостоверением перед синими глазами светловолосого арийца. Щелчок каблуками, рука стража взмывает в нацистском приветствии. Ответный салют. Дверь открывается, и вот я в святая святых SD‑Ausland или просто — службы внешней разведки СД.
Простой кабинет в двадцать квадратных метров с широким трёхстворчатым окном в полстены, паркетным полом и друзой хрустальной люстры под трёхметровым потолком. Напротив двери, спиной к окну, за широким, заваленным бумагами, столом сидит бригадефюрер и что‑то пишет, поскрипывая пером. Справа от него поблёскивают стеклянными дверцами два шкафа с бумажными папками на полках, между ними на деревянном постаменте белеет гипсовый бюст Гитлера. Слева — карта Мира во всю стену. Материки, крупные острова, моря и океаны густо утыканы флажками со свастикой, с десяток красных треугольничков торчат на белом поле Антарктиды.