Я немного задержался в салоне "хорьха", снимая с себя шинель и портупею, чтобы выглядеть согласно легенде.
— Готовы? — спросил Дитер, когда все вышли из машин.
— Да! — ответили вразнобой его бойцы, а я молча кивнул.
— Тогда за дело!
Он первым направился к серому дому, в котором всё кричало о его принадлежности к высокому искусству: мансардная крыша вместо пятого этажа, рустованный фасад, вычурная лепнина под широкими трёхстворчатыми окнами, ростовые скульптуры над арочным порталом.
Первый этап операции прошёл как по маслу. Часовые на входе пропустили нас без проблем — сработал названный Дитером пароль — никто даже не покосился в мою сторону: подумаешь, арестовали штандартенфюрера — невелика птица. Гестапо работало с поразительной эффективностью, оперативно выявляя шпионов и прочих врагов рейха.
Зато внутри мы столкнулись с первыми трудностями. Когда‑то широкое и просторное фойе теперь сузилось до размеров небольшого коридора из двух канцелярских столов, за которыми возвышались стеллажи с ячейками, половина из которых пустовала. Остальное пространство скрывали от глаз фанерные перегородки, задрапированные огромными нацистскими стягами.
Два эсэсмана с хмурыми лицами и автоматами на груди перегородили дорогу.
— Оружие на стол! — потребовал один из них.
Дитер ненадолго завис. Никто из нас не предполагал, что от него, Ганса и Вольфганга потребуют сдать оружие. Раньше, по словам того же Дитера, такого порядка не было. Мне пришлось поверить ему на слово, ведь я до недавнего времени как‑то не интересовался историей пропускной системы в гестапо.
Хорошо ещё Юргена, Томаса и меня не стали обыскивать. Таким образом, нам удалось сохранить дополнительные магазины, а я уберёг нечто более ценное, чем несколько сотен грамм фасованной смерти.
— Пошевеливайтесь, унтерштурмфюрер, не задерживайте очередь!
Я оглянулся. За нами действительно скопилась группа из нескольких солдат, одного офицера и какого‑то хлюпающего разбитым носом бедняги с кровоподтёком на скуле и синяком под глазом. Правда, за самовольство немедленно получил резкий тычок автоматным стволом между лопаток.
— Не оборачиваться! — прикрикнул Вольфганг, явно войдя в роль, снял с шеи ружейный ремень и с грохотом положил МП-40 на стол. Немного погодя Дитер и Ганс последовали его примеру.
Эсэсман сгрёб "шмайсеры" со столешницы, сунул в одну из пустых ячеек. Взамен бросил на исцарапанную поверхность металлический жетон с готической литерой и трёхзначным числом
— Надеюсь, с нашим оружием ничего не случится? — с металлом в голосе поинтересовался Дитер, пряча жетон в карман.
Солдат одарил его хмурым взглядом, а в это время его напарник потребовал разоружиться стоявших за нами немцев.
Пройдя сквозь кордон, мы сразу повернули налево и потопали к темневшему вдали проходу, за которым начиналась лестница в подвал. Я ворочал головой по сторонам, когда ещё удастся побывать в самом сердце тайной полиции. Ладно бы здание сохранилось до наших дней, так ведь в пятидесятых годах его разобрали по кирпичикам, и даже улицу в Нидеркирхнерштрассе переименовали, чтобы уж никаких воспоминаний о кошмарах прошлого не осталось.
Вопреки ожиданиям, ничего особенного я не увидел. Интерьер мало чем отличался от конторы Шелленберга, разве что барельефы на стенах и скульптуры в простенках и углах выдавали бывшую школу декоративных и прикладных искусств.
Кабинетов на первом этаже было немного, я насчитал всего пятнадцать дверей, из‑за которых доносились крики следователей, хлёсткие звуки ударов и глухие стоны допрашиваемых.
Мы преодолели уже половину пути, как вдруг дверь в одну из допросных отворилась, и в коридор вышел взмыленный гестаповец с забрызганной кровью потной рожей. Без кителя, в белой рубашке — три верхних пуговицы расстёгнуты, рукава закатаны по локоть — с тёмными пятнами пота на груди, спине и подмышками, широкие полосы красных подтяжек пристёгнуты никелированными зажимами к чёрным галифе, голенища сапог собраны в гармошку и, как и рубаха, все в бурых кляксах. Он прижался спиной к шершавой стене, сунул волосатую руку в карман, вытащил помятую пачку папирос и спички.
Пока он прикуривал, наш отряд поравнялся с пыточной камерой. Сквозь открытую дверь я увидел небольшой кабинет примерно три на пять метров с квадратной балкой посередине потолка. В центре комнаты на здоровенном крюке висит узник, подцепленный за связанные за спиной руки. Некогда жёлтая рубаха покраснела и на спине превратилась в лохмотья, в прорехах видна кожа в свежих синяках, порезах, рубцах и с отпечатками звеньев ржавой цепи, что железной змеёй замерла на полу.
Напротив двери плотно зашторенное окно. Под ним деревянная бандура напольного радиоприёмника. Из затянутого серой тканью динамика льётся классическая музыка. Похоже, "Полёт Валькирий" Вагнера.
В правом углу стол с разложенными на нём бумагами, печатной машинкой и лампой на краю. Её свет бьёт в глаза пленнику. За столом, спиной к портрету Гитлера, сидит следователь и что‑то пишет. Слева от него, под портретом, стволом вниз подвешен за ремень "шмайсер", рядом косо висит коричневый подсумок с запасными магазинами.
На соседней стене, намного правее стола и почти под потолком, круглые часы с имперским орлом. Чуть ниже ряд из четырёх репродукций: два пейзажа с видами каких‑то горных озёр, развалины старинного замка и ярмарка в средневековом городе. В стеклах картин отражается диван у противоположной стены, деревянное кресло в углу, металлический столик с окровавленными хирургическими инструментами и вертикальное полотнище со свастикой в белом кругу.
Заметив мой интерес, палач злобно зыркнул на меня. Зажав в зубах картонный мундштук папиросы, сердито выпустил дым из ноздрей, резко оттолкнулся от стены и с грохотом захлопнул дверь.
Экскурс в основы пыточного дела закончился, но и того, что я увидел, хватило, чтобы по спине побежал холодок, а волосы на голове зашевелились. Если нас схватят, висеть нам, как тот бедолага в допросной, или лежать на холодном полу головой между электропечей, а может, скрючиться в три погибели в каком‑нибудь ящике с приспособлениями для вырывания ногтей, костедробилками, "испанскими" сапогами и прочими садистскими изобретениями.
Наконец показался крутой спуск в подвал: серый гребень ступеней уходит вниз, с обеих сторон посверкивают трубы поручней, две тусклых лампочки теплятся на наклонном потолке с чёрными пятнами плесени. Из подземелья ощутимо тянуло затхлой сыростью и смесью неприятных запахов.
Мы только ступили на щербатый бетон лестницы, как воздух в узком пространстве мгновенно наполнился позвякиванием амуниции, шорохом одежды и звонким стуком тяжёлых подошв. Где‑то на полпути у меня возник новый план. Жутко рискованный, основанный на одних лишь предположениях, он давал дополнительный шанс спасти Марику и самим выбраться на волю. Я хотел сперва поделиться им с временными союзниками, но потом передумал: пусть всё будет так, как договаривались, а я, когда надо, внесу свою лепту.
Секунд через тридцать мы оказались в подвальной тюрьме. Длинный и узкий коридор упирался в фанерный стенд с прицепленным кнопками пропагандистским плакатом. На нём поверженного на землю красного дракона, с мордой отдалённо похожей на лицо Сталина, пронзили две руны "зиг"; сзади, на фоне разрушенных домов и зарева пожарищ, возвышался тёмный силуэт немецкого солдата с гранатой в поднятой руке. Надпись внизу плаката гласила: "Коммандо дер ваффен СС".
Сбоку от геббельсовского творчества (один под другим) висели два листа ватмана. На верхнем был начертан поэтажный план здания, на нижнем — пронумерованная схема тюремных камер. Правее их, на трёх вертикально приколотых листках бумаги, шёл список заключённых. (Некоторые фамилии вычеркнуты, рядом с ними кто‑то торопливо дописал новые имена).
Под потолком, опираясь на поперечные балки, тянулись ряды чёрных труб. Толстые стены со следами досок опалубки были выкрашены в песчаный цвет. С обеих сторон в коридор выходили железные двери с полукруглым верхом, толстыми брусьями стальных засовов, заслонками "кормушек" и маленькими дырками смотровых глазков.