В салоне раздался топот башмаков, пару секунд спустя Дитер с шумом ввалился в кабину, скрипнув пружиной откидного стула бортмеханика, грузно плюхнулся на обтянутую дерматином железку.
— Послушайте, Дитер, а если с аэродрома за нами погоню пустят? — этот вопрос вертелся у меня на языке всё время с момента взлёта и не давал покоя. — Я видел: там "мессеры" стояли.
— Не пустят. Часть самолётов мои парни взорвали, остальные я из пулемёта продырявил. Думаете, я просто так стрелял, когда мы взлетали?
— Но ведь они могут передать о нас по рации, — сказала Марика с тревогой в голосе. — Нас могут перехватить истребители с других аэродромов.
— Не могут, — с прежним спокойствием ответил Дитер. — Я лично взорвал радиорубку и электрогенератор, лишив их связи и электричества.
— А телефон? Они могут позвонить по телефону?
— Послушайте, штандартенфюрер, — неожиданно взорвался Дитер, — вам что — заняться нечем? Вы рулите… или как там это у вас называется — вот и рулите себе на здоровье! Я вам сказал: за нами никто не полетит, значит, так оно и будет. Возьмите вот лучше наденьте это.
В узком промежутке между мной и Марикой появилось что‑то мохнатое. Я повернул голову, увидел в руках Дитера куртку с подкладкой из овечьей шерсти.
Передав управление самолётом Марике, я выбрался в проход, чуть не запнувшись об угол железного короба с рычагами, и лишь с третьей попытки попал в рукава. Металлическая капелька замка с весёлым "вжиком" взлетела к подбородку. Несколько энергичных взмахов руками, сильных хлопков по плечам и вот я уже снова радуюсь жизни, чувствуя, как организм наливается теплом.
— Эх, для полного счастья рукавиц не хватает!
Не успел я это произнести, как передо мной, словно по мановению волшебной палочки, появились лётные краги.
— Где вы это взяли? — спросил я Дитера, с удовольствием натягивая меховые перчатки на руки.
— В хвостовом отсеке. Фройляйн, прошу вас, — он протянул ещё один комплект краг Марике.
Та благодарно кивнула, дождалась, когда я сяду на место и лишь тогда спрятала озябшие ладошки в густом мехе перчаток. Её красивые руки сразу превратились в огромные лапищи. Дитер где‑то там откопал ещё лётный шлем, нахлобучил девушке на голову. Марика сдвинула круглые очки со лба на глаза, окончательно превратившись в самое забавное существо на свете.
Я не сдержался и прыснул. Марика скорчила рожицу, высунув язык, чем вызвала ещё один приступ смеха, теперь уже со стороны Дитера. Вскоре мы уже хохотали втроём, иногда взвизгивая так громко, что даже заглушали шум двигателей.
Я досмеялся до икоты, чем вызвал новую волну веселья. В итоге Марика схватилась за живот, а Дитер сполз на пол, бил по нему кулаком, шмыгал носом и вообще производил впечатление парня, о каких обычно говорят, что у них справка есть.
— Уфф! Хватит! Ик!.. Давно так не смеялся.
Вытерев слёзы, я посмотрел на приборы — топлива в баках полно, моторы работают без сбоев — и повернулся к Марике:
— Эй, если хочешь, можешь поспать, я и один управлюсь, — потом бросил через плечо: — Унтерштурмфюрер, вы тоже отдыхайте. — Тот попытался возразить, но я твёрдо сказал: — Это приказ!
Дитер пожал плечами и ушёл в багажный отсек. Он там долго гремел какими‑то железяками, но потом всё же затих, а через несколько минут оттуда долетел едва различимый за гулом моторов храп.
Марика отключилась намного быстрей. Дитер ещё возился в салоне, а она уже вовсю сопела, временами поклёвывая аккуратным носиком.
Ночь постепенно отступала, небо за бортом окрасилось в серый цвет, и видимость заметно улучшилась. Ещё через час я в деталях разглядел внизу заснеженные поля и леса, которые чередовались с аккуратными городками и деревеньками. С высоты они сильно напоминали какую‑то компьютерную стратегию: такие же дома — вид сверху, — фигурки людей, машины, танки, мотоциклы. Все суетятся, куда‑то бегут, машинки катаются, как заводные, словно невидимый игрок ткнул в экран зелёной стрелкой — курсором, щёлкнул кнопкой — и завертелась круговерть: боты побежали исполнять приказ демиурга — собирать ресурсы или крошить всё на своём пути.
Я недолго любовался "скриншотами": самолёт попал в зону облачности, и всё вокруг стало молочно — белым. Поначалу я испугался, ведь пилот из меня никакой. Пока видел землю, хоть как‑то ориентировался по ней. Хотя, если быть совсем откровенным, это мне нисколько не помогало. Летел, примерно прикинув направление и постоянно сверяясь по компасу.
Я стиснул зубы, до боли сжал пальцы на штурвале, лишь бы не давать волю панике. Дыхание участилось, на лбу выступили крупные капли пота. Я, не моргая, всматривался в мутную пелену, словно хотел пронзить её взглядом.
Минут через пятнадцать облака сгустились ещё больше, но мне уже было на них наплевать. Не знаю, что со мной такое произошло, но я почувствовал, что могу держать курс. Нет, не так. Я знал этот курс подобно голубю. Как будто в моей голове внезапно появилась "шишка направления". Я теперь не боялся заблудиться в бескрайнем небе, и был на все сто уверен, что в любом случае попаду в Сталинград.
Почувствовав себя Чкаловым, я полностью убрал закрылки, добавил газу и поднял "юнкерс" ещё на километр. Ну, захотелось мне посмотреть на землю с высоты орлиного полёта.
Мои мечты так и остались мечтами. Белая перина и не думала рассеиваться, по — моему, она ещё гуще стала, а внизу так и вовсе потемнела. Похоже, там шёл снег, и я правильно сделал, что вскарабкался выше, а то летел бы сейчас сквозь метель.
Ровный гул моторов навевал дрёму. Я боролся со сном изо всех сил: бил себя по щекам, щипал нос и уши. Хотел даже куртку скинуть, чтобы уж наверняка не упасть в объятья Морфея, но потом передумал: замерзая, человек быстрее теряет связь с реальностью, стоит в таком случае уснуть и проснуться уже вряд ли получится.
Борьба шла с переменным успехом. Кажется, один раз я всё‑таки отключился на несколько секунд, а может, и больше.
Очнулся я, как от резкого тычка в бок, глянул осоловелыми глазами на приборную доску и мгновенно стряхнул остатки сна. Стрелки альтиметра крутились, отсчитывая быстро тающие метры.
Штурвал на себя, добавить тяги. Движки дружно загудели, увлекая крылатого работягу в родную стихию. "Юнкерс" вернулся в прежний эшелон, а я дал себе слово больше не спать, пока не сядем на землю.
На помощь пришла знакомая с первого курса система. Помнится, в начале студенчества я сильно загулял, радуясь новообретённой свободе, и к сессии пришёл с тремя долгами по пустяковым, в общем‑то, дисциплинам: философии, истории и психологии.
Декан факультета, он же мой двоюродный дядька по совместительству, вызвал меня к себе. Я не больно‑то и спешил к нему. Поболтал сначала с одногрупниками, отвесил комплименты паре симпатичных девчонок с исторического факультета (они жили в общаге в соседней комнате с Мишкой Теплаковым), пошатался по коридорам универа и всё‑таки заглянул в деканат.
— Вот что, Саня, — сказал декан, захлопнув толстую тетрадь с коричневыми клеёнчатыми корками.
Как я потом узнал, в ней он ещё со школьных лет записывал свои стихи, очень недурные, между прочим. Я запомнил наизусть те из них, что о любви, и читал девчонкам при случае. Даже со Светой с помощью его творчества познакомился.
— Я понимаю, ты сейчас студент и у тебя весёлая, вольная жизнь, — продолжил дядька, сложив руки в замок и глядя на меня добрыми глазами сквозь стёкла очков. — Но, будь добр, измени отношение к учёбе. Игорь Петрович (так звали историка) и Маргарита Сергеевна (психологию у нас на первом курсе преподавала) согласны поставить тебе зачёт, если ты сдашь им в понедельник рефераты. А вот Соломон Моисеевич не соглашается ни в какую. Он требует, чтобы ты ему принёс все его лекции, переписанные тобой лично.