Стоп! Почему я лежу? Какой снег в самолёте? Где я? Что произошло?
— Что произошло? — повторил я вслух у какого‑то мутного пятна передо мной.
Пятно зашевелилось, приобретая резкость и ясные черты, и вскоре превратилось в Марику. Лицо встревожено, глаза круглые, губы приоткрыты. Она часто и нервно дышит. А над головой низкое серое небо, с которого сыплются крупные хлопья снега.
— Что случилось? — снова спросил я и поморщился от хлынувшего потока слов: — Не так часто. Я не понял и половины. Давай помедленнее, ладно?
Марика резким движением вернула под лётный шлем выскользнувшую прядь волос, села рядом со мной в сугроб и рассказала обо всём, что я пропустил, валяясь в отключке. В последнем, кстати, я не виноват. Это Дитер вырубил меня ударом трубы по затылку. Наверное, одной из тех, что я нашёл в хвостовом отсеке.
К слову, она и сама знала не так много, поскольку тоже какое‑то время провела без сознания. Похоже, немец и ей врезал по голове.
Марика пришла в себя раньше. Я не стал вдаваться в подробности, почему это произошло. Возможно, Дитер её пожалел и треснул не так сильно, а может, шлем принял на себя часть удара. Да какая разница? Главное, это помогло, и мы сейчас живы, а не догораем в обломках самолёта.
Представляю, как она испугалась, когда увидела меня в роли овоща. А тут ещё и двигатель заглох, и самолёт несётся к земле. В общем, полный набор. Будь я девчонкой, точно впал бы в истерику и просто прикрыл глаза ладошками с воплем: "Помогите!"
А она такая худенькая, такая хрупкая с виду сделала то, на что не каждый мужик отважится: посадила "юнкерс" в чистом поле. Как она это смогла, до сих пор понять не могу. Просто чудо какое‑то. Люди месяцами в авиашколах учатся, и то не у всех с первого раза получается нормально сесть. А тут абсолютно незнакомая с авиацией девушка, которая и самолёт‑то впервые так близко увидела, взяла и совершила экстренную посадку.
А ведь потом она ещё выволокла меня из кабины и оттащила на безопасное расстояние от самолёта. И откуда у неё только силы взялись? Вот и думай после этого, кто из нас слабый пол.
Я пошевелился, приподнял голову, вытянул руку, чтобы ухватиться за Марику. Рукав куртки съехал вниз. Я сначала не понял, а когда до меня дошло, подскочил, как ужаленный.
Браслет исчез! Ещё недавно я не мог снять его, как ни пытался: он будто врос в кожу, а теперь его нет на месте. Только красноватый след на руке.
Это что же получается, Дитер каким‑то образом снял с меня браслет? Но как ему это удалось? Может, он знал какой‑то секрет?
Внезапно меня осенила догадка. Я притянул Марику к себе, сунул руку в один карман шинели, в другой, залез за отворот. Пусто! Записная книжка Валленштайна исчезла.
Я встал, опираясь на руку Марики, нащупал в кармане брюк ампулу с вакциной — целёхонькая. Огляделся. Самолёт рухнул где‑то посреди голой равнины, пропахав в белой целине глубокую борозду и воткнувшись носом в какой‑то невзрачный холмик. Пропеллеры сильно погнулись, а у правого движка винт вовсе закрутило в штопор. Левое крыло надломилось в районе моторной гондолы и воткнулось в снег, изображая горку. Шасси тоже досталось: одно колесо с колпаком обтекателя торчало метрах в двадцати позади самолёта, другое держалось на уцелевшем подкосе и временами качалось от ветра, тихонько поскрипывая.
Унылое зрелище. А если учесть, что вокруг, кроме разбитого воздухолёта, глазу не за что зацепиться, то и вовсе печальное.
Хотя нет, вон там на горизонте чернеет полоска леса. Слева, почти на пределе видимости, опоры ЛЭП расставили деревянные ноги, будто шагают куда‑то строем. Справа, на два часа по воображаемому циферблату, темнеет серое пятно рощицы. Чуть сместись в сторону, и оно спрячется за обломки летающей машины.
По колено проваливаясь в сугробы, я подковылял к "юнкерсу". Его хвост высоко задрался вверх, и я сначала вскарабкался на сломанное крыло, а потом, проявляя чудеса акробатики, взобрался на борт и прошмыгнул в хвостовой отсек.
Там всё было кувырком. Вывалившиеся из открытого ящика обрезки труб, инструменты, болты и гайки бесформенной кучей лежали в углу переборки. Защёлки на ящике с "аквалангами" тоже оказались расстёгнуты, а крышка приоткрыта. Я приподнял её, просунув пальцы в узкую щель. Баллоны исчезли. Дитер забрал их с собой, как и книжку барона. Как‑то странно всё это.
— Саня!
Цепляясь за выступы обшивки и рёбра шпангоутов, я добрался до двери и, схватившись за косяк, выглянул. Марика стояла возле самолёта, подняв лицо к хмурому небу.
— Почему он это сделал, Саня? Зачем он спасал нас в Берлине, если всё равно хотел убить?
— Не знаю. Подожди минутку, — сказал я и скрылся в чреве самолёта.
Через раскрытую дверь в грузопассажирский отсек намело снега, сапоги скользили по наклонному полу, я кое‑как пробрался по белому ковру в кабину, хватаясь за всё, что попадалось под руку. В углу, со стороны кресла второго пилота, в узкой щели между листом обшивки и уголком раскоса застряло лезвие раскладного ножа, того самого, которым я отрезал полоску сукна от шинели. Видно, Дитер забыл о нём, когда удирал с самолёта, а может, просто не стал тратить время из‑за пустяка. Когда он нас вырубил, счёт пошёл на секунды. Тут уж не до мелочей вроде "финки", надо вытащить "акваланги" и выпрыгнуть, пока высота позволяет.
Я выдернул нож и собрался выковырять компас из приборной панели. "Шишка направления" вещь, конечно, хорошая, но я как‑то больше привык доверять технике. Моим надеждам не суждено было сбыться. Компас, как и остальные приборы, сильно пострадал при ударе "юшки" о землю.
Зато по остановившимся часам и застывшим цифрам на скоростемере я примерно определил расстояние полёта. Мы провели в воздухе семь с лишним часов, перемножаем на триста — получается, что, если я не сбился с курса, мы рухнули где‑то километрах в двадцати от Сталинграда. Ну, хоть это радует.
Нажав на кнопку, я переломил нож, сунул в карман куртки и с прежними трудностями добрался до двери. Сел на порог, спрыгнул, чуть ли не до пояса провалившись в сугроб.
Марика схватила меня за руку, потащила из снежного плена. Непокорная прядь снова выскользнула из‑под шлема, нависла на глаза. Марика так смешно пыхтела, когда сдувала её, что я негромко гыгыкнул.
— Ты чего? — спросила она и снова фыркнула, сгоняя надоевшие волосы. Тут уж я не выдержал и загоготал во весь голос. — Ну и выбирайся сам, раз такой хохотун, — она отбросила мою руку, обиженно поджав губы.
К тому времени я освободился больше чем наполовину и её помощь уже не требовалась. Правда, душил смех, но с этим я кое‑как справился, выбрался из снежной ловушки, упал на спину и вдоволь просмеялся, глядя слезящимися глазами в свинцовое небо.
Под конец моей истерики Марика перестала дуться как мышь на крупу и давай лупцевать меня кулачками. Бесится, рычит, бьёт почём зря, а силёшки — ну вот на четверть пальца не наберётся. Мне от этого ещё смешней, а дыхалки‑то уже не хватает. Лежу и не могу: в животе колики, из груди всхлипы какие‑то вырываются.
Ну всё, думаю, хватит, а то ведь так и концы отбросить недолго. Схватил за руки, повалил на снег, сверху навис и выдохнул, запыхаясь:
— Снимай… шинель…
— Зачем? — удивилась она, высоко приподняв бровь, но всё же высвободила руки и стала расстёгивать пуговицы.
— Так надо, — сказал я уже более спокойно, вжикнул молнией, снял с себя куртку. — Надень лучше это. Если нарвёшься на красноармейцев, так у тебя будет больше шансов остаться в живых.
Марика одарила меня влюблённым взглядом:
— Я тебя одного не оставлю, пойду с тобой до конца и буду рядом, что бы ни случилось.
Я встал, покачивая головой:
— Нет.
— Но я…
— Не спорь, так будет лучше для всех. Ты всё равно не сможешь вернуться со мной в будущее. Твоё место здесь, а моё там. Понимаешь?
Марика села на снег, низко склонила голову. Я помог ей подняться, взял за подбородок, чтобы видеть василькового цвета глаза, в которых дрожали слёзы.