Поскольку гостей не ждал, он срочно отправил чернявую девку зарезать и зажарить петуха, сам налил пива в три высоких деревянных кружки, подсев к путникам. И, наверно, это был самый заинтересованный слушатель из всех встреченных. Звали его неоригинально — Моисей.
— Говорите, панове, Земля наша — как шарик, и Америка на другой её стороне? Вот удивлю нашего ребе… Дикари у вас нагишом бродят, руки-плечи голые? Ой вей, какие себе бесстыдники!
От вынужденной паузы из-за ледохода владелец таверны скучал и откровенно радовался хотя бы паре клиентов.
— Как же ты ходишь к ребе, Моисей? Синагога, верно, на том берегу? Кстати, чего же ты держишь заведенье на левом? — спросил Глеб.
— Таки столько хочешь сразу знать… Да, была у меня корчма, в Старом замке. Так спалили её погромщики, просчитавшись: огонь весь город накрыл. Оба замка и все дома внутри выгорели. Мы с Исфирью и детками едва успели сбежать, русские, говорят, что грабёж затеяли, так и остались в корчме — под рухнувшей крышей. Бог всё видит!
— Это же сколько вас, иудеев, надо, чтоб такую ненависть вызвать? — удивился Генрих, понимающий, что чем дальше на восток, тем этого народа меньше.
— Сколько нужно евреев, чтоб начался погром? Таки ви не поверите. Хватит одного. Есть кого громить — пойдут громить! Нет уж. Здесь меньше на виду. На праздник Пурим по льду ходили в синагогу. До Пейсаха река точно очистится. Жаль Пурим не застали… Весёлое время! Вино пьём, гуляем, песни поём. Как русский поэт сказал… — он почесал голову, увенчанную ермолкой. — Вот, вспомнил:
Вино хвалити или хулити — не знаю,
Яко в оном и ползу и вред созерцаю.
Полезно силам плоти, но вредныя страсти
Возбуждает силой свойственныя сласти.
— Кто же такие вирши пишет? — заинтересовался Глеб. — Мещанин лёгкого нрава?
— Напротив. Очень даже духовное лицо. Самуил Петровский, в униатском монашестве — Симеон. Дидаскал монашеского братства в Богоявленском монастыре, у гоев весьма известен.
Генрих опустил кружку на стол и хлопнул себя по лбу.
— Ты понял? Это же Симеон Полоцкий! Нас учили, что он вернётся через год, имя Симеона примет в православном монашестве, когда Полоцк будет у Алексея Михайловича.
— Шо вы такое говорите! — всполошился Моисей. — Сюда московцы придут?
— Это только предположение. Но — весьма вероятное, — исправился капитан.
— Ой вей… Значит, не на левый берег надо было, а дальше, куда дальше… Нет места на земле бедному еврею. Даже если она — шарик. Может, в этой вашей Америке…
— Там тоже не сладко, — огорчил Глеб. — Если бы вы с сородичами собрались большим числом, наняли несколько кораблей и образовали бы в Новом Свете свою колонию, вам удалось бы, наверно, организовать Новый Иерусалим.
— Ершалаим один, где был построен и разрушен наш Храм. Всем народом мы вернёмся только туда. Но… пустые мечты.
— А если я скажу, что у меня был вещий сон: через триста лет там у евреев будет своё государство, и они откопают остатки храма? — не удержался Генрих.
— Не искушайте бедного еврея несбыточными посулами, — печально произнёс Моисей.
Такими разговорами они развлекались ещё трое суток вынужденного безделья, заодно выведав подробности о месте проведения будущей акции. Общительный предприниматель знал об основных униатских и католических объектах массу деталей. Помимо прочего, со вкусом смаковал про конфликты между православными и униатами, особенно про Витебское восстание, где недовольные насаждением западных конфессий православные где-то лет тридцать назад с чисто русской последовательностью устроили бунт и забили насмерть униатского архиепископа.
— Я вам так скажу: не станут полоцкие город оборонять. Даже воеводы у них нема! Гетман Кишка в январе представился. Радзивил, маршалок великий литовский, этот шлимазл, не глядя на войну, взял себе и уехал на южные воды — лечиться, здоровье, ему, вишь, важнее. Солдат у них горстка, замки как порушены пожаром, так отстроены кое-как… С кем, как воевать? Так что — ваша правда, путники заморские. Будет Полоцк у ног Алексея Михайловича. А мне? Бежать, с Исфирью и детками. Пока — к Менску, там Бог подскажет. Азохен вей…
Не ограничиваясь ток-шоу с Моисеем, офицеры гуляли по левому берегу Двины, где началось оживление: к ней таскали плоты, чтоб к окончанию ледохода спустить их на воду, соединить и тем самым связать Полоцк с Центральной Литвой наплавным мостом.