После молитвы и завтрака собирались в дорогу, запрягли лошадей и прощались с Симеоном, когда монастырский двор вдруг заполнился людьми и отнюдь не монахами-униатами. Удивительно, первую скрипку играл священник в чёрной мантии с алым кантом и католическим крестом на груди.
— Вы двое, те самые, назвавшие себя братом Генрихом и братом Гленом из дальних земель перед городецким настоятелем отцом Игнацием?
— Истину глаголешь, отче, — склонил голову Глеб.
Отрицать было глупо. Знали бы, что обращение к гродненским иезуитам повлечёт круги на воде — сменили бы и имена, и легенду. Поздно.
— Повелеваю следовать с нами, — распорядился чиновник партикулярного вида, очевидно — горожанин нешляхетского происхождения из магистрата, ибо сабли не носил.
Железяки болтались на поясе четырёх стражников, но основным их оружием служили длинные пики с массивными наконечниками, навевающими воспоминания о бердыше, пробившем машину времени в «Иван Васильевич меняет профессию».
— Позволь уточнить, почтенный, — встрял Генрих. — Чо же такого писано в городетской епистолии, что заставило арестовать подданных англицкого короля? Или Литва — уже не часть просвещённой Европы, а дикая Русь?
Он попал в яблочко. Чиновник налился пунцовым от возмущения и, поправив берет на седой голове, открыл было рот для устного протеста, когда вмешался католический поп:
— Сообщает, что вы — колдуны и шпиёны московские! Во все епархии разослал! А поскольку колдовским чином в прошлом месяце исчез из острога другой иноземец, всё сходится! Взять колдунов!
Четверо пикинёров, однако, с места не тронулись, ожидая приказа от светской власти. Паузой воспользовался Симеон, поручившийся, что братья из заморской провинции — добрые христиане, не пропустившие молебнов, почтительно отнёсшиеся к полоцким святыням и пожертвовавшие золото приходу Святой Софии. Штатский заколебался, но католик принялся вопить как резаный. Факт, что объявившие себя монахами-католиками, да ещё непонятно какого ордена, молились с униатами и не посетили костёл, он считал подозрительным втройне. Кстати, был совершенно прав.
Глеб уже сидел на облучке, но не мог тронуть лошадей со двора — дорогу преграждала шестёрка оппонентов.
— О презумпции невиновности толковать не время, — промолвил Генрих, снимая с повозки боевой посох с тщательно выверенным балансом. — Эх, мало мы с тобой упражнялись… Мой грех. Ща искуплю.
— Не забудь о Мироздании, — напомнил старший товарищ. — Смертоубийства оно может не простить.
Стражники вперились суровыми взглядами в подлежащего задержанию, но по-прежнему ничего не предпринимали. Что может быть безобиднее монаха, бредущего с посохом в руках и повторяющего на латыни «Во имя Отца, Сына и Святого Духа»… пока он не начал действовать.
Генрих шагнул внутрь полукруга копейщиков, оставляя одного воина за своей ничем не защищённой спиной, за которую завёл деревяшку. Именно этот стражник стал первой жертвой.
Посох упёрся в брусчатку позади его сапог, а в печень пришёлся увесистый удар. Поскольку ничем, кроме суконного камзола, вояка не был защищён, отгрёб по полной, споткнулся о посох и опрокинулся на спину в выбитым дыханием.
Второй немедленно атаковал, пытаясь пырнуть копьём, и, естественно, провалился, оказавшись в соблазнительной близости. Поставив блок посохом и отводя копьё от себя, Генрих врезал ему сапогом в коленную чашечку, потом просто толкнул ладонью в лоб, когда бедняга начал прыгать на одной ноге.
Саблю он не пытался вытащить, как и двое оставшихся. Те, смекнув, что дело не такое простое, как казалось поначалу, поступили умно: шагнули назад и выставили копья.
Что будет дальше, Глеб мог предсказать и не ошибся. Генрих раскрутил посох над головой и метнул в противников. Те инстинктивно подняли копья, капитан ужом проскользнул под древки и круговым движением ноги подсёк обоих. Вскочив, вернул себе посох и, перехватив его как бейсбольную биту, врезал им по шлемам с гулким звуком «бам-м-м». Разок добавил первому, пытавшемуся встать, оставшийся, с разбитым коленом, инициативы не проявлял.
Магистратский и католик застыли как соляные столбы. Краем глаза Глеб засек ухмылку на обычно постно-святошеском лице Симеона. Всё же тот, православный в душе, не мог не порадоваться унижению конкурирующей фирмы.
Не теряя времени, Генрих опрокинул ксендза на спину и наступил сапогом на грудь.