— О Господи… Неужели всё это — правда? И ведь вижу: не лжёшь!
— Не лжёт он, матушка, — вставил необычно молчаливый сегодня Генрих.
Игуменья всмотрелась в него и вдруг расцвела улыбкой — впервые за весь нелёгкий разговор.
— А в тебе растёт любовь! Не к Богу, простая земная и грешная… Но любовь!
— Воистину, матушка, — смутился тот.
— Береги её и не отпускай.
Через сутки с небольшим, глубокой ночью, Глеб с Генрихом отвалили крупный камень в фундаменте Спасо-Преображенской церкви. Место хранения не было запланировано в «Веспасии», но Елена настояла, и мужчины не противились. С некоторым элементом комизма святая женщина и будущая великомученица стояла на стрёме как сообщница, чтоб никто не увидел их потуги.
Наконец, крест, многократно обёрнутый промасленной бумагой, занял место в нише, заваленной камнем. Партнёры замазали щели раствором, сверху втёрли немного грязи, маскируя отличия от соседней кладки.
Генрих извлёк купленный днём портняжный метр и отмерял ровно три метра от юго-восточного угла. Осталось сообщить координаты в будущее.
— И так, господа офицеры, — произнесла Елена, снова подмочив образ божьей невесты, в ней ещё раз проснулась дворянка. — Договорились. Я жду до конца двадцать четвёртого года. Если ваши пророчества ложны, и большевики не осмелятся тронуть обитель, я достану крест к Рождеству Христову и верну на прежнее место. Если начнутся гонения… То секрет тайника умрёт вместе со мной.
Глеб счистил грязь с гимнастёрки и рук, отряхнулся.
— Слышал, у монахинь не принято… Но ты когда-то была мирянкой. Позволь обнять тебя перед расставанием.
— И даже дочерью камергера, за которой ухаживали самые видные гвардейские офицеры из лучших питерских семей… Ах, Глеб. Всё это — суета перед ликом Вечности.
Они действительно обнялись. А потом стук копыт оповестил, что мужчины уехали из монастыря.
У границы лжечекистов перехватил армейский патруль. Глеб надменно потребовал, чтоб их провели в Особый отдел, где мнимый коллега качал головой: как же плохо подготовлен переход границы московскими товарищами. Но пошёл навстречу и даже выделил провожатого.
И так, четыре месяца спустя они снова были в лесу около Гродно. Опять в странной полувоенной форме, с «наганами» по карманам и паспортами бывших подданных Государя Императора. Спрыгнув с лошади и похлопав на прощание по её крупу, Глеб извлёк из саквояжа лист бумаги, а также ручку самописку, составив подробное описание — где искать крест. Документ упаковал в водонепроницаемый тубус.
— Ты же через минуту личного времени уже будешь втирать Алесю, почему оставили крест не в условленном месте, — хмыкнул Генрих.
— Вдруг что-то пойдёт не так? Страхуюсь, — швырнув тубус в яму, он резко обернулся к напарнику. — «Будешь втирать»… Ты произнёс это так, словно решил не возвращаться в «Веспасий»?
— Именно, — грустно подтвердил тот. — Ты же слышал: у меня любовь. Её надобно беречь и не отпускать. Святой человек сказал! Христова невеста.
— Твою мать… Хоть понимаешь, что если в двадцать четвёртом году крест не окажется у экзарха, из «Веспасия» сюда пришлют киллера? Не исключаю, он сидит рядом и слушает разговор.
— Шлёпнув меня, исключить утечку информации о месте хранения креста…
— Вплоть до того, что игуменью тоже. Если Мироздание за неё не вступится. Крест нужен любой, ты пойми, любой ценой! Наша неудача не остановит «Веспасий». В прошлое пойдут другие люди. Не такие как я, рассиропившийся, когда Елена меня расколола. Мы в разведке. А в разведке сантименты — непозволительная роскошь. И так. Ты уходишь, зная, что в следующую минуту можешь быть застрелен?
— Да. Знаю. И ухожу, — просто ответил Генрих. — Смерть — только вероятность. А если шагну в яму и вернусь в одноногое тело, Мэри не увижу никогда, сто процентов. Надеюсь на лучшее. Прощай!
Глеб вывернул карманы, отдал свой «наган» и остатки денег.
Генрих взял обеих кобыл за поводья и отправился в лес — по направлению к дороге на Друскеники. Не обернулся ни разу.
Майор обождал минут пять. Выстрела не услышал.
Выдохнул. Смерть, пусть и скоротечна, всё равно ни разу не приятна.
Шагнул в яму и мешком скатился на дно без дыхания и пульса.
Глава 12
Алесь встряхнул безжизненное тело Генриха, влепил пару пощёчин…
— Можете не тянуть его к аппарату сердце-лёгкие, — выдохнул Глеб.