— О, господин Карев — не военный, но мы можем полностью ему доверять. Он специалист в области информации. Вы подключитесь с ним, так мы сбережем массу времени.
Трумэн чуть поморщился, сразу вспомнив о головной боли, которую вызывало у него подключение.
— Сэр, вы думаете, это так необходимо?.. Подключение…
— Да, да, конечно. Свидетельства человека в подключении соответствуют любым требованиям федеральной судебной системы. Господин Карев — чудо, настоящее чудо.
Чудо вошло молча. Оно походило на восковую скульптуру с самого себя. В строгом костюме с полосатым галстуком.
— Он? — спросил Карев. Генерал кивнул. Карев сел на другой стул и достал из ящичка, встроенного в стол, два разъема для подключения — себе и Трумэну.
Трумэн открыл было рот, чтобы объяснить насчет своих головных болей, но потом просто взял и подсоединил разъем. Карев подключился вместе с ним.
Трумэн напрягся, глаза его закатились. Карев с интересом посмотрел на него, потом задышал тяжелее, у него на лбу выступили капельки пота.
Через несколько минут он отключился, а Трумэн обмяк на стуле, почти теряя сознание.
— С ним это было тяжко, — сказал Карев. — Но я узнал очень много важного.
— Все, что нужно? — спросил генерал.
— Даже больше.
Трумэн закашлялся, но постепенно заставил себя выпрямиться. Он положил одну руку на лоб, второй принялся растирать виски.
— Сэр… Можно мне принять таблетку обезболивающего?
— Это вам необходимо?.. Сержант! — девушка вышла и вскоре вернулась со стаканом воды и таблеткой.
Трумэн с благодарностью принял обезболивающее.
— А теперь… Сэр, что мы будем делать дальше?
— Первым делом, сынок, тебе надо немного отдохнуть. Сержант отвезет тебя в гостиницу.
— Сэр, но у меня нет с собой ни рационной карты, ни денег. Все это осталось там, в Портобелло. Я в самоволке…
— Не волнуйся, сынок. Мы обо всем позаботимся.
— Спасибо вам, сэр, — головная боль начала понемногу отступать, но Трумэну пришлось закрыть глаза, пока они с девушкой-сержантом спускались в зеркальном лифте — иначе он бы увидел тысячи отражений себя блюющего.
Лимузин стоял на прежнем месте. Трумэн, довольный жизнью, уселся на мягкое пластиковое сиденье. Водительница закрыла за ним дверь и села впереди.
— Эта гостиница находится в городе? — спросил Трумэн.
— Нет, — ответила сержант и запустила двигатель. — В Арлингтоне.
Потом она повернулась к Трумэну, вынула автоматический пистолет двадцать второго калибра с глушителем и выстрелила ему в левый глаз. Трумэн обмяк, привалился к двери. Сержант перегнулась через переднее сиденье, приставила ствол к виску Трумэна и выстрелила еще раз, до неузнаваемости изуродовав ему лицо. После чего нажала нужную кнопку на панели управления, и машина отправилась на кладбище.
Марти поразил нас — он вышел к завтраку не один, а с другом. Когда они вошли в столовую, мы как раз ели то, что удалось добыть из пищевых автоматов. Я сперва не узнал парня, пришедшего вместе с Марти. Но он улыбнулся — и я его вспомнил, по алмазной вставке в переднем зубе.
— Рядовой Бенио? — это был один из механиков группы охраны, которую сменили ребята из моей прежней группы.
— Он самый, сержант, — Бенио представился, поздоровался с Амелией за руку и налил себе чашечку кофе.
— Ну, в чем дело? Рассказывайте, — предложил я. —
Что, не получилось?
— А вот и нет, — Бенио снова улыбнулся. — Просто для этого понадобилось меньше двух недель.
— Да ну?!
— Да, двух недель не понадобилось, — подтвердил Марти. — Бенио гуманизирован, и все остальные — тоже.
— Просто не могу поверить.
— Стабилизатор из твоей группы, Канди, подключалась вместе с ними. Поэтому так и получилось! Вся процедура занимает только два дня, если подключаться с тем, кто уже прошел гуманизацию.
— Но тогда… Тогда почему Джефферсону понадобилось целых две недели?
Марти рассмеялся.
— В том-то и дело, что не понадобилось! Он стал одним из них уже через пару дней, но, поскольку он был первым, мы просто этого сразу не поняли — тем более что он и так был на девять десятых наш, еще до гуманизации. Все, включая самого Джефферсона, тогда сосредоточились не на нем, а на Инграме.
— Но когда стали обрабатывать парня вроде меня, — сказал Бенио, — который с самого начала ненавидел саму эту идею и, вообще-то, был человеком не особо приятным — черт возьми, да все сразу заметили, когда я изменился!
— А вы действительно изменились? — спросила Амелия. Бенио серьезно посмотрел на нее и кивнул. — И вам не жаль, что вы перестали быть таким, как раньше?
— Это трудно объяснить словами… Сейчас я такой, каким должен был быть. Я сейчас — больше я, чем был раньше, понимаете? — он беспомощно развел руками. — Я имею в виду вот что — я никогда в жизни, хоть даже за миллион лет, не понял бы, каков я на самом деле — хотя это всегда было внутри меня. Нужно было, чтобы другие мне это показали.
Амелия улыбнулась и покачала головой.
— Это похоже на обращение в новую веру.
— В каком-то смысле это так и есть, — сказал я. — С Элли это действительно так и было, — не стоило мне этого говорить. Амелия помрачнела. Я погладил ее по руке.
С минуту все молчали. Потом Амелия спросила:
— Ну, так что теперь у нас получается с графиком?
— Если бы мы знали это раньше, до того, как начать, сроки операции значительно сократились бы. И, конечно, по большому счету все теперь пройдет гораздо быстрее — когда мы начнем изменять мир. Но прямо сейчас у нас есть ограничивающий фактор — расписание хирургических операций. Мы планируем провести последнюю имплантацию где-то тридцать первого июля. Значит, к третьему августа у нас здесь все будут гуманизированы — от солдата до генерала.
— А что с военнопленными? — спросил я. — Сможет ли Мак-Лохлин гуманизировать их всех за два дня?
— Опять же, если б мы только знали… Он не подключается с ними больше чем по два часа подряд. Хорошо бы еще знать, сработает ли это сразу со многими тысячами людей?
— Откуда вам знать, так оно сработает или иначе? — спросила Амелия. — Две недели — если все они изначально обычные, нормальные люди, и два дня — если с ними постоянно подключен уже гуманизированный человек. Обо всех промежуточных вариантах вам ничего пока не известно.