Мы с полчаса подождали, пока угомонятся развеселившиеся после «Сладких Грез», потом прошли в столовую и принялись сортировать народ — отделять своих от чужих и связывать солдат Блайсделла бельевыми веревками. Как выяснилось, среди них не было ни одной женщины, все были крепкие, накачанные здоровяки с бычьими шеями, телосложением похожие на защитников из команды регбистов.
В столовой еще витали остатки «Сладких Грез», так что все мы были как будто немного навеселе, такие бодренькие и раскрепощенные. Мы посвязывали солдат Блайсделла парами, лицом друг к другу, надеясь, что при пробуждении их охватит приступ панической гомофобии. Дело в том, что один из побочных эффектов «Сладких Грез» у мужчин — стойкая и выраженная эрекция.
У одного из «бутсов» нашелся целый патронташ с зарядами для такого пистолета, как мой. Я забрал его, вышел на улицу и присел на ступеньку. Пока я перезаряжал пистолет, пары веселящего газа немного повыветрились у меня из головы. Небо на востоке начало розоветь. Скоро должно было взойти солнце. Начинался самый интересный день в моей жизни. Возможно, последний.
Амелия вышла и, ни слова не говоря, присела рядом со мной.
— Ну, как ты? — спросил я.
— Я вообще-то «сова», утро — не мое время суток, — она взяла мою руку и поцеловала ее. — Для тебя это, наверное, был сущий ад…
— Я принимаю свои пилюли, — я вставил в обойму последний заряд и защелкнул магазин на место. — Я хладнокровно пристрелил генерал-майора. Теперь меня отдадут под трибунал и повесят.
— Это была самозащита, — возразила Амелия. — Ты же сам объяснял Клоду! Ты защищал весь мир. Этот человек был наихудшим предателем человечества, какого только можно вообразить.
— Расскажешь это в суде. — Амелия прислонилась ко мне и тихо заплакала. Я отложил оружие и обнял ее. — Я не знаю, что за чертовщина теперь начнется. И, по-моему, Марти тоже не знает.
Тут к нам подбежал какой-то незнакомый солдат, с поднятыми вверх руками. Я поднял оружие и повернул ствол в его сторону.
— Эта зона закрыта для всех, кто не имеет особого допуска!
Он остановился примерно в двадцати шагах от нас, не опуская рук.
— Я — сержант Билли Рейтц, сэр, из мотопехоты. Скажите, ради бога, что происходит?
— Как вы сюда попали?
— Я просто пробежал мимо солдатика — и ничего не случилось. Объясните мне, что это за безумие?!
— Как я уже сказал…
— Да нет, сэр, я не про то, что здесь у вас, — он махнул рукой куда-то в сторону. — Вон там — что происходит?!
Мы с Амелией посмотрели за ограждение базы. И увидели в предрассветной мгле тысячи безмолвных людей, совершенно обнаженных.
Люди, входившие в состав Двадцати, могли решать сложные и интересные вопросы с помощью объединенного жизненного опыта и интеллекта. Причем они получили эти исключительные возможности сразу же после того, как стали гуманизированными.
Тысячи военнопленных в Зоне Канала составляли гораздо большее единое сообщество, а решить им надо было всего два вопроса: «Как нам выбраться отсюда?» и «Что делать дальше?».
Выбраться из лагеря оказалось таким простым делом, что над этим даже не пришлось особо задумываться. Большую часть работ в лагере выполняли военнопленные. Все вместе они знали о том, что и как тут на самом деле происходит, лучше, чем солдаты и компьютеры, которые всем руководили. Совладать с компьютерами оказалось проще простого — военнопленные просто симулировали несчастный случай, требующий срочной медицинской помощи, а потом попросили одну женщину (зная, что у нее доброе сердце и она не откажет в просьбе) уступить в нужную минуту свой комм.
Это случилось в два часа ночи. В два тридцать все солдаты-охранники были подняты по тревоге и отправились в лучше всего охраняемое огороженное место. Они сдались сразу, не сделав ни единого выстрела, потому что там их встретили тысячи вооруженных и явно разъяренных военнопленных. Солдаты не знали, что «злобные» военнопленные только делали вид, что разъярены, а на самом деле были физически не способны в кого-то стрелять.
Никто из военнопленных не имел представления, как управлять солдатиками, но они смогли отключить их через пульт командного контроля и оставили боевые машины пустыми и неподвижными, а механиков вынули из «скорлупок» и отправили в тюрьму к остальным солдатам. Военнопленные оставили им достаточное количество тюремной пищи и воды и приступили к выполнению очередного этапа операции.
Они могли, конечно, просто сбежать и рассеяться в разных направлениях. Но тогда война все равно продолжалась бы — война, которая превратила их в абсолютно мирные создания, а их процветающую страну — в опустошенное поле сражения.
Они должны были пойти к своим врагам. И предложить им себя.
Между Зоной Канала и Портобелло по монорельсовой дороге регулярно ходили грузовые составы. Военнопленные оставили в лагере оружие и нескольких человек, которые хорошо говорили по-английски, совсем как коренные американцы — для того, чтобы в течение хотя бы нескольких часов создавать иллюзию нормально действующего лагеря военнопленных, — а потом загрузились в несколько товарных вагонов. В документах значилось, что эти вагоны везли свежие фрукты и овощи.
Когда поезд подошел к городской станции в Портобелло, все военнопленные разделись догола — чтобы показать, что они не вооружены и беззащитны и чтобы немного смутить американцев, у которых были какие-то странные предрассудки относительно обнаженного тела.
Несколько человек сразу отправились из Портобелло к военной базе, так что, когда двери вагонов распахнулись и тысячи обнаженных людей разом выступили на освещенный прожекторами перрон, они уже знали, куда идти.
К Зданию 31.
Я видел, как солдатик, охранявший ворота, вздрогнул и замер в нерешительности, осознав грандиозность представшего перед ним необычайного зрелища.