— Знаешь, это даже хуже, чем я ожидала! — до сегодняшнего дня она бывала у меня только два раза, и оба раза я готовился к ее приходу заранее.
— Да, знаю. В этом месте не хватает женской руки.
— Нет. Чего здесь не хватает — так это канистры бензина и спички, — Амелия огляделась и покачала головой. — Слушай, Джулиан, раз про нас и так уже все знают — давай съедемся, будем жить вместе, а?
Я еще не пришел как следует в себя после ее стриптиза.
— Э-э-э… Но здесь маловато места…
— Да не сюда! — Амелия рассмеялась. — Переезжай ко мне. И закажем себе две спальни.
Я пододвинул кресло к Амелии. Она устало опустилась в него.
— Послушай, ты ведь знаешь, как я хотел бы жить вместе с тобой. И мы не раз уже это обсуждали.
— Ну так давай сделаем это!
— Нет… Давай лучше не будем принимать сейчас никаких важных решений. Подождем хотя бы пару дней.
Амелия посмотрела мимо меня, в окно над раковиной умывальника.
— А, ты, наверное, думаешь, что я сошла с ума…
— Ты просто немного импульсивна, — я сел рядом с ней, прямо на пол, и ласково погладил ее по руке.
— Мне это как будто не свойственно, правда? — она закрыла глаза и потерла лоб. — Наверное, это из-за лекарств, которыми меня напичкали.
Я очень хотел, чтобы это так и было.
— Да, наверняка все дело в этом. Тебе надо передохнуть еще пару дней.
— А вдруг операция прошла неудачно?
— Нет, ведь тогда ты не могла бы ходить и разговаривать.
Амелия погладила мою руку, все еще глядя в никуда.
— Да, наверное, ты прав. У тебя есть какой-нибудь сок или что-нибудь еще попить?
Я нашел в холодильнике виноградный сок и налил нам по стакану. Разливая сок, я услышал, как трещит, открываясь, замок-змейка, и быстро обернулся — но Амелия просто открывала свою дорожную сумку.
Я принес ей сок. Она с сосредоточенным видом медленно перебирала содержимое сумки.
— Думаешь, что-нибудь могло пропасть?
Амелия взяла стакан с соком и отставила в сторону.
— Да нет. Или да? Может быть. Вообще-то я просто проверяю свою память. Я помню, как складывала вещи, когда отправлялась в Гвадалахару. Помню, как ехала туда. Как разговаривала с доктором… м-м… Спенсером.
Она встала, прошла пару шагов назад и медленно села на кровать.
— Потом я была словно в дурмане — ты знаешь, так бывает, когда просыпаешься после операции. Вокруг было много света. Мое лицо было в какой-то мягкой рамке.
Я сел рядом с ней.
— Я помню это — с операции, когда мне вживляли имплантат. Был еще такой вибрирующий звук.
— И этот запах! Ты знаешь, как пахнет твой собственный вскрытый череп. И тебе все равно.
— Это из-за лекарств, — сказал я.
— Да, но это еще не все. Я сама этого хотела и знала, что так будет. — Да, но со мной-то все было иначе. — Я слышала, как рядом со мной разговаривали. Доктор и еще какая-то женщина.
— И о чем они говорили?
— Говорили по-испански. Обсуждали ее дружка и… обувь какую-то, что ли? А потом стало темно. Нет, сначала все стало белым, а потом — черным.
— Интересно, это случилось до или после того, как тебе вставили имплантат?
— После. Я уверена — после. Они называют эту штуку мостом, да?
— Да, с французского — pont mental.
— Я слышала, как он сказал: «Ahora, el puerile»[12], — и сразу за этим они сильно надавили. Я почувствовала, как подбородок уперся в ту мягкую рамку.
— Ты помнишь намного больше, чем я.
— Не так уж это и много. Я помню дружка медсестры, чью-то обувь и этот щелчок. Следующее, что я помню, — как я лежу в кровати и не могу ни пошевелиться, ни заговорить.
— Наверное, это было ужасно. Амелия нахмурилась, припоминая.
— Да нет. Ощущение было похожее на страшную усталость, до полного бесчувствия. Как будто я могла бы пошевелиться или что-то сказать, если бы мне это было действительно очень нужно. Но каждое движение стоило бы мне чудовищных усилий. Наверное, я не запаниковала только благодаря успокаивающим лекарствам. Они двигали мои руки и ноги и громко говорили мне какую-то бессмыслицу. Наверное, говорили на английском, но я была в таком состоянии, что не смогла распознать ни слова.
Амелия протянула руку, и я подал ей стакан с соком. Она отпила немного.
— Если я все запомнила правильно… Меня страшно раздражало, что они никак не уйдут и не оставят меня в покое. Но я ничего им не сказала, потому что не хотела доставлять им удовольствие своими жалобами. Странно теперь об этом вспоминать. Я и впрямь как будто впала в детство.
— Они не пробовали тебя подключать? Амелия снова устремила взгляд вдаль.
— Нет… Потом доктор Спенсер мне все объяснил. В том состоянии мне нужно было в первый раз подключаться вместе с кем-нибудь знакомым. Каждая секунда была на счету — он тебе рассказывал?
Я кивнул.
— Экспоненциальное увеличение количества новых нервных связей.
— Так что я просто лежала одна в темной комнате — очень долго. Наверное, я совсем потеряла счет времени. И все, что случилось до того, как мы… мы соединились — все, что было до этого, показалось мне сном. А потом… Внезапно все вокруг затопило светом, и двое людей подняли меня, и ударили меня по запястьям — а потом мы полетели из комнаты в комнату.
— Тебя понесли на носилках с воздушной подушкой.
Амелия кивнула.
— Это было очень похоже на полет. Я помню, как подумала, что сплю, — и решила наслаждаться полетом. Помню, мимо проплыл спящий Марти в кресле — я решила, что это тоже часть сна. Потом появился ты и доктор Спенсер — я думала, что вы тоже мне приснились… И вдруг все резко сделалось реальным, настоящим — как будто я проснулась, — Амелия покачалась на кровати взад-вперед, вспоминая мгновения подключения. — Нет, не то чтобы реальным… Слишком ярким и насыщенным. Я даже растерялась.
— Я помню, — сказал я. — Двойное видение — ты видишь себя же со стороны. Ты сперва себя не узнала.
— А ты сказал мне, что так бывает почти с каждым. Ты как будто сказал это все в одном слове или даже вообще без слов. А потом все вдруг прояснилось, и мы стали… — Амелия ритмично раскачивалась, покусывая губу. — А потом мы стали единым целым. Мы были одним… существом.
Она обхватила мою ладонь обеими руками.
— А потом нам пришлось разговаривать с доктором. И он сказал, что нам нельзя, что он не разрешит нам… — она поднесла мою ладонь к своей груди, так, как я сделал в последний миг подключения, и наклонилась ко мне. Но не поцеловала. Положила подбородок мне на плечо и прошептала на ухо срывающимся голосом: — У нас никогда больше такого не будет?