Я кивнул.
— Значит, нам придется действовать быстро.
— Время, время… Если они отследили его или Джефферсона до этого места, нам конец, — Амелия остановилась. — Давай сядем здесь. Просто сядем и спокойно посидим несколько минут. Может быть, это наша последняя возможность побыть наедине.
Она села, скрестив ноги в позе лотоса. Я сел рядом с ней хоть и не так изящно. Мы взялись за руки и стали смотреть на утренний туман, клубящийся над безжизненными серыми водами.
Марти пересказал своему другу-генералу все, что мы узнали от Инграма о «Молоте Господнем». Тот заявил, что все это больше похоже на фантастический роман, но обещал осторожно разведать обстановку.
Еще генерал раздобыл для них два списанных транспорта, которые прибыли на место этим же утром: тяжелый вездеход с платформой и школьный автобус. Их сразу же перекрасили из подозрительного армейского защитного цвета в церковный пепельно-голубой и надписали на бортах обеих машин «Дом Святого Бартоломью».
Переноска нанофора была тем еще развлечением. Команда, которая когда-то устанавливала его здесь, имела в своем распоряжении два транспортера, автопогрузчик и лебедку для того, чтобы разместить нанофор в фундаменте здания. Они заказали машине подобия тех самых устройств, потом кое-как погрузили нанофор на транспортеры и, расширив проемы трех дверей, с трудом перетащили его в гараж. Работали не покладая рук. Все это было сделано за один день. А ночью нанофор с помощью лебедок погрузили на платформу вездехода.
Тем временем школьный автобус переоборудовали таким образом, чтобы Инграм и Джефферсон постоянно находились в подключении. Для этого пришлось выбросить из машины сиденья и разместить там кровати, вместе с оборудованием для подачи питания и воды и Для удаления экскрементов. Так они могли непрерывно находиться в подключении с любыми двумя из Двадцати или с Джулианом, которые постоянно сменяли друг Друга через каждые четыре часа.
Джулиан и Амелия выполняли разные неквалифицированные работы. Они вытащили из автобуса последние четыре ряда сидений и укрепили на их месте жесткие рамы для кроватей. Оба вспотели и постоянно били на себе москитов, летевших на свет. Тут в автобус забрался Мендес, на ходу закатывая рукава рубашки.
— Джулиан, я тебя подменю. Ты нужен Двадцати, они хотят подключиться с тобой.
— Хорошо, — Джулиан выпрямился и потянулся. Плечевые суставы хрустнули. — Что там стряслось? Надеюсь, у Инграма случился сердечный приступ?
— Нет, им нужна кое-какая практическая информация о Портобелло. Ради безопасности подключишься в одностороннем порядке.
Джулиан ушел, Амелия проводила его взглядом.
— Я боюсь за него.
— Я боюсь за всех нас, — Мендес достал из кармана маленькую баночку, вытряхнул оттуда какую-то капсулку и протянул Амелии. Рука его чуть дрожала.
Амелия с интересом посмотрела на серебристую горошину.
— Это яд. Марти говорит, он действует почти мгновенно и необратимо. Какой-то фермент, влияет непосредственно на мозг.
— На ощупь похоже на стекло.
— Какой-то пластик. Его надо будет раскусить.
— А если просто проглотить?
— Тогда подействует не сразу. Весь смысл в том…
— Я понимаю, в чем смысл, — Амелия опустила капсулу с ядом в карман и застегнула его на пуговицу. — Так что такого Двадцать хотят узнать о Портобелло?
— Собственно, даже не о самой базе, а о Панама-Сити. О лагере военнопленных и связях базы с ним, если таковые есть.
— И что они собираются делать с тысячами пленных врагов?
— Превратить их в союзников. Подключить их всех на две недели и гуманизировать.
— А потом отпустить?
— Да нет же, — Мендес улыбнулся и посмотрел через плечо на дом. — Они ведь все равно больше не будут узниками, даже за забором с колючей проволокой.
Я отключился и с минуту смотрел на анемоны, немного жалея, что контакт был только односторонним, и в то же время не жалея ни о чем. Потом я встал, чуть не споткнувшись, и пошел к Марти, который сидел в атриуме, за одним из столиков для пикника. Вот забавно — он нарезал лимоны! Рядом с ним стоял большой пластиковый пакет с лимонами, три кувшина и ручная соковыжималка.
— Ну и что ты об этом думаешь?
— Ты делаешь лимонад.
— Такая у меня работа, — в каждый из кувшинов было насыпано по порции сахара. Разрезав лимон напополам, Марти вынимал из середины тонкий ломтик и обмакивал в сахар, а потом выжимал сок из обеих половинок. Приходилось примерно по шесть больших лимонов на кувшин.
— Даже не знаю… — сказал я. — План совершенно самоубийственный. С парой пунктов я не согласен.
— Ладно.
— Не хочешь подключиться? — я кивком показал на столик с прибором для односторонней связи.
— Нет пока. Сперва расскажи в общих чертах. Так сказать, своими словами.
Я уселся напротив него, взял лимон и покатал между ладонями.
— Тысячи людей. Все — из чуждой нам культуры. Процесс работает, но ты опробовал его только на двадцати американцах. Причем на двадцати белых американцах.
— Не вижу причин ожидать, что здесь могут проявиться какие-нибудь национальные или расовые различия.
— Они тоже так считают. Но доказательств обратного просто не существует. Представь, что тебя подключат сразу с тремя тысячами буйных сумасшедших?
— Это вряд ли. Согласно науке общения, мы должны были бы сперва провести эксперимент с небольшой группой людей, но нам просто некогда этим заниматься. Мы сейчас делаем не науку, мы делаем политику.
— А кроме политики, как еще можно назвать то, что мы делаем? — спросил я.
— Не знаю. Может быть, социальное благоустройство?
Я принужденно засмеялся.
— Я не стал бы так говорить при социальных работниках. Сравнивать такое — все равно что ремонтировать телевизор с помощью лома и кувалды.
Марти делал вид, что полностью поглощен нарезкой лимонов.
— Но ты по-прежнему согласен, что сделать это надо?
— Что-то делать надо. Пару дней назад мы все еще прикидывали наши возможности. А сейчас мы как будто бежим по скользящей навстречу дорожке — и остановиться не можем, и вперед никак не продвинемся.