— Поэтому мы и надели на него наручники, — откликнулся Марта. — Сейчас наш Инграм — очень темная лошадка.
— Он сейчас совсем в другом месте, — предположил Джефферсон. — Я в своей жизни подключался с большим количеством людей, чем все здесь собравшиеся, вместе взятые, и никогда раньше не сталкивался с подобным явлением. Человек не может мысленным усилием отключить разъем от имплантата, но с Инграмом произошло как раз нечто подобное. Он очень сильно поверил в то, что имплантат отключен.
— Значит, у гуманизации есть свои ограничения? — спросил я у Марти. — Процесс действует на всех, кроме законченных психопатов?
— Меня тоже когда-то так называли, — проронила Элли, спокойная и безмятежная, как всегда. — И эти люди были правы. — Она убила своего мужа и детей — облила бензином и подожгла. — Но на меня гуманизация подействовала, и я по-прежнему остаюсь такой, хотя прошло уже много лет. Без этого я просто сошла бы с ума. Вернее, осталась бы сумасшедшей.
— «Психопат» — слишком широкое определение, этим термином обозначают очень много самых разных состояний, — сказал доктор Джефферсон. — Инграм по-своему глубоко моральный человек, хотя неоднократно совершал поступки, которые любой из нас счел бы аморальными и даже вопиюще жестокими.
— Когда я с ним подключался, он отвечал на мое возмущение каким-то странным невозмутимым снисхождением, — заметил я. — В его понимании я — безнадежно пропащий человек, который просто не в состоянии постичь правильность того, что он, Инграм, творил. Это было еще в первый день.
— За следующие пару дней мы его немного поослабили, — сказал Джефферсон. — Мы не спорили с ним, а наоборот, попытались его понять.
— Как можно понять человека, который по чьему-то приказанию изнасиловал женщину, а потом изувечил ее особым образом? Он связал ее, заткнул ей кляпом рот и оставил ее, истекающую кровью, медленно умирать Да разве можно его вообще считать человеком после такого?
— И все же он — человек, — возразил Джефферсон. — И каким бы странным ни было его поведение это человеческое поведение. По-моему, именно это и сбило его с толку — мы воспринимали его не как некого карающего ангела, а просто как тяжелобольного человека, которому мы старались помочь. Он выслушал бы твои проклятия и только посмеялся над ними. Но он не смог вынести искреннего христианского участия и доброжелательности Элли. Или, с другой стороны, моего профессионального отношения к нему как к больному.
— Он не ест и не пьет уже три дня, — вздохнула доктор Орр. — И если бы мы не вводили ему внутривенно питательные растворы, он мог бы уже умереть.
— Недостаток глюкозы, — кивнул я.
— Тебе лучше знать, — Марти помахал рукой перед лицом Инграма — тот даже не моргнул. — Теперь мы должны выяснить, почему это произошло и насколько распространенными могут быть подобные осложнения.
— Вряд ли такое будет случаться часто, — предположил Мендес. — У Инграма это бывало и раньше, причем не раз, и это останется с ним после того, как он вернется оттуда, где сейчас пребывает его сознание. Сначала это было похоже на контакт с каким-то иным разумом или с животным.
— Мне приходилось с таким сталкиваться, — сказал я.
— И тем не менее его мозг напряженно работает, анализирует, — заметил Джефферсон. — Он с самого начала активно изучает нас.
— Он изучает в основном то, насколько много нам известно о подключении, — сказала Элли. — Его совсем не интересовали мы сами, как личности. Но раньше он подключался только ради дела, и очень ненадолго, поэму теперь так жадно впитывал наш опыт подключений.
Джефферсон кивнул.
— У Инграма имеется одна очень живая фантазия, которую породило его воображение, когда он думал о возможностях подключения. Ему хотелось бы подключиться с кем-нибудь и убить его.
— Или ее, — вставила Амелия. — Например, меня или ту несчастную, которую он изнасиловал и зарезал.
— Обычно в этих его фантазиях фигурирует мужчина, — сказала Элли. — Женщин он не считает достойными противниками. У него вообще очень слабо развито половое влечение — когда он насиловал ту женщину, то считал свой пенис просто еще одним оружием.
— Продолжением своей сущности — так же, как все прочее оружие, которым он пользовался, — добавил Джефферсон. — Должен сказать, у этого Инграма тяга к оружию выражена сильнее, чем у любого солдата из тех, с которыми я подключался.
— Бедняжка не знает о своем истинном призвании. У меня есть несколько знакомых ребят, с которыми он бы очень быстро подружился, — заметил я.
— Я в этом и не сомневался, — сказал Марти. — Именно поэтому для нас крайне важно изучить этот случай. Очень многие механики в группах охотников и Убийц отличаются такими же личностными особенностями. И мы должны выяснить, как избежать повторения подобного в будущем.
Вот так номер, нечего сказать!
— Так, значит, ты завтра со мной не поедешь? Останешься здесь?
— Нет, я все равно поеду в Портобелло. С Инграмом будет работать доктор Джефферсон. Посмотрим, сможет ли он вытащить Инграма из этого состояния с по мощью своих лекарств и психотерапии.
— Не знаю, стоит ли желать вам удачи. Лично я пред, почел бы, чтобы он остался таким, как есть, — может это была просто игра моего воображения, но мне показалось, что при этих словах на лице Инграма промелькнула легкая тень гримасы. Может, лучше было бы, чтобы в Портобелло поехал один Марти, а я задержался здесь и вывел этого ублюдка из кататонии своими способами?
Джулиан и Марти всего на несколько минут разминулись в аэропорту Гвадалахары с женщиной, которая прилетела, чтобы убить Амелию. Они уже летели на военном самолете к Портобелло, когда она взяла такси и отправилась в гостиницу, расположенную как раз напротив клиники — на другой стороне улицы. Так получилось, что в той же гостинице остановились доктор Джефферсон и двое из Двадцати — Элли и старый солдат Камерон.
Джефферсон и Камерон вдумчиво поглощали завтрак в кафе при гостинице, когда она зашла туда заказать кофе себе в номер.
Оба непроизвольно повернули головы и посмотрели на нее, как мужчины обычно смотрят на прекрасных женщин, возникающих на пороге комнаты. Но Камерон задержал на ней взгляд немного дольше.