— Кто такая Дженни? — спросил Миллер, будто не слышал моих слов. — Вы несколько раз произнесли её имя. Что с ней случилось? Она погибла?
Джефри взял мою книгу, лежащую на журнальном столике, найдя нужную страницу, процитировал: «Когда я делал Дженни предложение, то купил кольцо с самым крупным бриллиантом, который нашёл в лучшем ювелирном магазине».
— Дженни — ваша жена, профессор? — спросил он, не услышав моего ответа, показывая фотографию из книги.
Миллер, скрестив пальцы перед собой, застыл с отрешённым выражением лица, словно отключился от действительности в поисках ускользающей от понимания мысли. Тяжело поднявшись, прошёлся по гостиной, бросив взгляд на рамочку с портретом на каминной полке.
— Припоминаю, — наконец, глухо проронил он. — Перед тем, как застрелить Эрика, тот человек произнёс: «Это тебе за Дженни, подонок!» Значит, мой сын участвовал в нападении на вас и вашу жену?
— Да, я тоже помню, как он сказал это перед тем, как застрелить Стива, — проговорила миссис Томас задрожавшим в конце голосом. — Кроме того, я помню, у него на лице были шрамы, очень глубокие.
— Убийца сильно хромал, — добавила Элизабет. — Когда он застрелил Брюса, ушёл, тяжело опираясь на трость. И был совершенно седой.
— Это не имеет никакого значения, — возразил я. — Шрамы легко убрать пластической операцией. Ну, хромота, повредил ногу. С кем не бывает.
— Ваша история, профессор, не выдерживает никакой критики, — с иронией произнёс сидевший у окна Генри, в задумчивости вращая круглую стеклянную пепельницу на полированном столике. — Если бы вы действительно выбрали имена жертв из справочника, то вероятность того, что они были знакомы, если не стремилась бы к нулю, то к очень малой величине. Почему бы вам не рассказать, что произошло на самом деле?
— Потому что, Генри, вы мне не поверите, — объяснил я, доставая новую сигарету из сильно поредевшей пачки, и присаживаясь в высокое кресло у камина. — Это событие исчезло, стёрлось из текущей реальности. Да, верно, десять лет назад, на нас с Дженни было совершенно нападение. Она погибла. Её изнасиловали и задушили. На моих глазах. А я получил двадцать три удара ножом, но, к сожалению, выжил.
Повисла пауза. Я оглядел гостиную, стараясь оценить, какое впечатление произвели мои слова. Гамма чувств на лицах, от недоверия до ужаса. Хотя, в текущем мире все воспоминания об этом нападении исчезли, мне невыносимо представлять, что оно повторяется и повторяется в альтернативных мирах.
— Это странно. Нападавших должны были арестовать, судить и приговорить, по крайней мере, к пожизненному заключению, — на удивление жёстко проговорил Миллер, нахмурившись. — Но когда вы их застрелили, они все были на свободе. Как это понимать?
— Совершенно верно. Когда я вышел из комы, то опознал всех. Их арестовали, но защита доказала, что нельзя доверять показаниям человека, который находится в состоянии стресса от потери жены. Я был единственным свидетелем. Присяжные долго совещались, но вынести вердикт не смогли, — пояснил я. — После суда я выследил всех убийц и застрелил.
— Понятно, потом вас арестовали за убийства, судили, но оправдали. Это мы помним хорошо, — резюмировал Генри.
— Нет, — я отрицательно покачал головой. — В том мире события развивались иначе. Меня быстро арестовали, а я не скрывал, что хотел отомстить. Осудили и приговорили к смертной казни.
Меня поразила их реакция. Кажется, они должны были испытать удовлетворение и радость, что убийца их близких получил по заслугам, но на лицах царило только замешательство и растерянность.
— Профессор, вы ничего не путаете? — первым нашёлся Генри. — У вас были смягчающие обстоятельства. Вас не могли приговорить к высшей мере наказания. Это исключено. Я понимаю, вы хотите, драматизировать события…
— Я ничего не драматизирую. Просто излагаю факты. Суд запретил упоминать подробности предыдущего дела. Меня приговорили к смертной казни через инъекцию пентотала.
Миллер сидел в кресле, придавленный мыслями, безвольно опустив голову и руки. Затем тяжело встал, прошёлся по гостиной. Остановившись около камина, решительным движением вытащил фотографию из рамки. Разорвав на мелкие клочки, бросил в огонь, жадно пожравший останки.
— Я ни черта не понимаю! — воскликнул в ожесточении Захари. — Клейтон, почему вы помните обо всем этом, а мы ничего? И почему в таком случае живы? Если вас казнили? По-моему, вы все врёте!
— Знал, что вы мне не поверите, — бросил я, откинувшись на спинку кресла, устало вытянув ноги.