Дмитрий Сергеевич не открывал глаз, потому что не хотел, чтобы к нему приставали. Его спутники ехали в Крым по профсоюзным путевкам и так, за свой счет, чтобы получить свою порцию удовольствий. В их глазах Дмитрий Сергеевич был таким же, как они, приезжим. А в той, другой жизни Димка Ганыкин жил сам по себе и при жизни приезжих только присутствовал.
Димка появлялся на извозчичьей бирже, и лошади переставали жевать в торбах овес и отмахиваться от мух хвостами. Извозчики — те, кто дремал, просыпались, а те, кто разговаривал, замолкали.
— Привет, хозяин! — говорили они.
Но Димка не спешил. Он неторопливо оглядывался и, увидя нужного ему человека, подходил к нему.
— Есть компания: хотят в горы на ночь, — небрежно говорил он и давал адрес.
Димка уходил с биржи, и лошади принимались жевать овес и отмахиваться от мух хвостами. Извозчики говорили вслед Димке: «Байстрюк», — а то и другие слова, похлестче. Димка не обращал на это внимания.
Когда Димка приходил в горы, свирепые псы встречали его за версту от сакли, виляя обрубленными хвостами.
Хозяин выносил рахат-лукум, засахаренный миндаль и ставил на стол кувшин родниковой воды: без воды много не съешь.
— С чем пришел, Димка? Зачем пришел? — спрашивал хозяин, хотя и знал все заранее.
— Двое с бабами хотят недельку на природе пожить. Примешь?
— О чем говоришь? Твои друзья — мои друзья. Мой дом — их дом…
Димка работал на процентах, которые получал с извозчиков и горцев. Его, конечно, обманывали, но Димка не был коммерческим человеком. Больше всего он любил читать книги о морских путешествиях и ходить в кино. На книги и кино он тратил зимой рубли и трешки, которые зарабатывал летом. А в школе Димке не везло: он по два года сидел в шестом и седьмом классах. В школе на него махнули рукой с тех пор, как узнали, что его мечта — стать всего-навсего матросом дальнего плавания. Но у Димки бывали и другие желания, о которых он не распространялся.
После смерти отца Димке достался ялик, на котором он поставил мачту для паруса. Димку поймали ночью в открытом море, и сторожевой катер привел ялик в порт на буксире.
Димка проспал остаток ночи в караульном помещении, в котором, кроме подвесной койки, стола и окна с решеткой, ничего не было. Пока Димка засыпал, он слышал под окном шаги часового и проникся к себе уважением.
Утром его привели на допрос к моряку с двумя средними нашивками на рукавах кителя. В кабинете Димка увидел мать, и у него сразу испортилось настроение.
— Сынок, милый, ну признайся, что в Севастополь плыл, — сказала мать, и глаза ее были полны ужаса и мольбы. — Товарищ начальник, я вам правду говорю, дядя у него в Севастополе, — сказала она моряку.
На самом деле Димка плыл в Румынию. Никаких определенных планов у него не было. Так просто, хотелось смотаться туда и обратно, посмотреть, как румыны живут. Он слышал, что самое трудное — добраться до Одессы, а оттуда — рукой подать.
— Конечно, в Севастополь, а то куда же! — сказал Димка, потому что пожалел мать.
Моряк смотрел на него. Странные были у моряка глаза: светлые, совсем прозрачные, как будто бы без зрачков.
— В ялике нашли бочонок с пресной водой и провизии на неделю, — сказал моряк.
— А как же! Я в море шел, — сказал Димка.
Кончилось тем, что Димка обещал сообщать моряку обо всех подозрительных людях, которых встретит на берегу и в море.
— А если не встречу? — спросил Димка, прежде чем подписал бумагу.
Моряк развел руками.
— Ну, если не встретишь… — сказал он.
Это Димку вполне устраивало: неопределенных обещаний он мог давать сколько угодно. В школе он только тем и держался, что давал обещания исправиться.
— Выспались? — спросила Вика.
— Нет еще, — ответил Дмитрий Сергеевич и снова закрыл глаза.
Сибирячка и жена пассажира с кинокамерой переглянулись. Они все время переглядывались, как только Вика начинала говорить с Дмитрием Сергеевичем.
— Тогда я тоже буду спать, — сказала Вика.
Дмитрий Сергеевич мог бы попробовать рассказать ей, как жили здесь тридцать лет назад. Но понимал: из этого ничего не получится. Ему самому не верилось, что то, что было, было с ним, а не с кем-то другим.
Димка сидел на носу ялика, до половины вытащенного на берег. Лорка Скегина опустила одну ногу и поставила на борт другую; она ладонью втирала в кожу вазелин. Потом она отдала тюбик вазелина Севке Кулешу.
— Натрись хорошенько — судорог не будет, — сказала она.