— Некоторые из них немцы, — возразил он, — на среди них есть и англичане, и американцы, а также и шведы, которые вообще сохраняли нейтралитет. Но…
— Патруль Организации Объединенных Наций! — выкрикнул кто-то.
— Для этого они слишком стары, — ответил он и снова посмотрел на женщину с длинными волосами, которая на этот раз села. — Но это интересная мысль относительно того, что их шестьдесят пять лет не имеют значения, ибо всю жизнь они были ровесниками… тут открывается выход на другие возможные объяснения. Благодарю вас.
Он записал «Связь с предыдущими временами?» — и тут кто-то еще крикнул:
— Уроженцы ли они этих стран или только живут там?
Он поднял глаза.
— Еще одна дельная мысль. Этого я пока не знаю. Может быть, все они были одной национальности. — «Место рождения?» — записал он. — Отлично, продолжайте! — дал он слово молодому человеку, который, положив ногу на ногу, сидел в первом ряду.
— Это люди, которые помогают вам, вашим основные жертвователи.
— Вы мне льстите. Я не столь значительная личность, да и кроме того, у меня нет девяноста четырех жертвователей. Любого возраста.
Юноша, смахивавший на Барри:
— Когда начинается период в два с половиной года, сэр?
— Два дня назад начался его отсчет.
— Значит, он кончится весной 1977 года. Состоится ли тогда какое-то важное политическое событие, к которому приурочен этого срок? Может, эти убийства послужат демонстрацией силы, как предупреждение.
— Но почему для него нужны столь обыкновенные люди? Тем не менее, это интересное замечание. Известно ли кому-либо о каком-нибудь важном событии, политического или иного характера, намеченного на 1977 года? — он всмотрелся.
Молчание. Многие отрицательно покачали головами.
— Мой диплом! — громко сообщил кто-то. Смех и аплодисменты.
«Весна 77-го?» — записал он, улыбаясь, и пригласил высказаться очередного.
Опять поднялся молодой человек в синем свитере с тонким голосом.
— Может, эти люди и не занимают высокого положения, чего нельзя сказать об их сыновьях, которым должно быть около сорока лет. Необходимость участвовать в похоронах своих убитых отцов отвлечет этих людей от каких-то важных политических мероприятий.
Общий смех и шиканье в аудитории.
— Трудно допустить такое развитие событий, — сказал он, — но все же тут есть какое-то рациональное зерно, о котором стоит подумать. Имеют ли эти люди отношение к неким важным персонам или же как-то связаны с ними? — Он записал «Отношения? Друзья?»
Поднялся светловолосый молодой человек с умным взглядом. Улыбаясь, он сказал:
— Герр Либерман, это в самом деле чисто теоретическая проблема?
Больше поднимать его не стоит. В аудитории воцарилась напряженная тишина.
— Конечно, — сказал он.
— Тогда вы должны попросить своего друга снабдить вас дополнительной информацией. Даже самые лучшие мыслители Гейдельберга не смогут решить эту проблему, не имея в наличии хоть одного существенного факта, общего для этих девяноста четырех человек. С той информацией, что сейчас имеется в нашем распоряжении, мы можем только блуждать в потемках.
— Вы правы, — ответил Либерман, — дополнительная информация необходима. Но и абстрактные рассуждения помогают выдвинуть предположения. — Он огляделся. — Есть еще у кого-нибудь соображения?
Слева сзади взметнулась рука.
Встал хрупкий на вид человек в годах, с белоснежной шапкой волос — то ли преподаватель факультета, то ли дедушка одного из присутствующих студентов. Опираясь на спинку сидения перед собой, он сказал твердым голосом, в котором слышались нотки укоризны.
— Ни в одном из предположений не было упомянуто присутствие в данной проблеме доктора Менгеле. С какой целью он появился на сцене, если данные убийства должны носить чисто политический характер, с чем Объединение Друзей отлично справится и без него? Он играет роль, вне всякого сомнения, потому что это мероприятие носит медицинский подтекст, о чем я и хотел бы сказать в своем предположении. Например, оно может иметь своей целью проверку нового способа устранения людей, и эти люди специально отобраны, потому что они стары, не играют заметной роли в обществе и не представляют собой угрозы для нацизма. Исследовательский характер этой программы убийств объясняет так же и длительный срок. А весной 1977 года начнутся настоящие убийства.
Он сел.
Либерман на несколько секунд застыл на месте, глядя на него, а потом промолвил:
— Благодарю вас, сэр. — И, обращаясь к аудитории, сказал. — Я от всей душу надеюсь, что этот джентльмен — один из ваших профессоров.
— Так и есть, — с ехидством заверили его несколько голосов; прозвучало имя Гейрах.
«ПОЧЕМУ М.?» записал он — и снова поглядел в направлении, где сидел тот человек.
— Я не думаю, что испытательный характер программы ограничился бы только гражданскими служащими, — сказал он, — тем более, что ее удобнее было проводить не в этой части света, а в Южной Америке, но вы, конечно, правы, считая, что есть особые причины присутствия доктора Менгеле. Может, у кого-то есть дополнения по этому поводу?
Молодежь хранила безмолвие.
— Медицинский аспект девяноста четырех убийств? — он посмотрел на пышноволосую женщину: та отрицательно покачала головой.
Такое же движение сделал и молодой человек, похожий на Барри, и юноша в синем свитере.
Помедлив, он все же глянул на проницательного молодого человека, который, улыбнувшись ему, тоже покачал головой.
Он глянул на записи, лежавшие на карточке перед ним:
«Деньги?
Связь с предыдущими временами?
Место рождения?
Весна 77-го?
Отношения?
Друзья?
ПОЧЕМУ М.?»
Он поднял взгляд на аудиторию.
— Благодарю вас, — сказал он. — проблемы вы не решили, но выдвинули интересные предположения, которые могут привести к ее решению, так что я искренне благодарен вам. Теперь возвращаемся к вашим вопросам.
Взметнулся лес рук.
Девушка, сидевшая рядом с «Барри», встав, сказала:
— Герр Либерман, что вы можете сказать о Моше Горине и «Еврейских Защитниках»?
— Я никогда не встречался с рабби Гориным, так что ничего не могу сказать о нем лично, — автоматически ответил он. — Что же относительно «Молодых Еврейских Защитников»: если они ограничиваются лишь обороной — прекрасно. Но если, как нередко сообщают, они нападают, это уже куда хуже. Коричневые рубашки никогда не приводят к добру, кто бы их ни носил.
Сереброголовый Хорст Гессен, обливаясь потом под ярким солнцем, поднял к голубым глазам бинокль, наведя его окуляры на голого по пояс мужчину в белой панаме, который медленно вел перед собой по ярко-зеленой лужайке газонокосилку. На флагштоке трепетал американский флаг; дом у него за спиной представлял одноэтажное строение из красного дерева и стекла. На том месте, где только что был человек с газонокосилкой, возник черный клуб дыма, пронизанный оранжевыми сполохами, и издали донесся гул взрыва.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Менгеле разместил портрет фюрера и фотографии поменьше, изображавшие дорогие для него лица и памятные встречи, на стенке над диваном, что потребовало от него перемещения дипломов и прочих наград, а также семейных снимков на те свободные места, что он мог найти между двумя окнами, выходящими на южную сторону, и вокруг большого окна лаборатории, а также в простенке на восточной стене. Освободившаяся стена была отдана конструкции, доходящей до уровня пояса, которая включала в себя набор деревянных ящичков; серые обои над ними были сняты и на стену легли два слоя белой краски — один вдоль, а второй поперек. Когда краска высохла, он вызвал из Рио художника.
Шрифтовик провел на белой плоскости безукоризненно точные черные линии и заполнил образовавшиеся графы изящными буквами, но вырисовывая их, он выразил явное стремление не обращать внимания на незнакомые ему апострофы, предпочитая выписывать, их, как принято в Бразилии. И все четыре дня Менгеле приходилось, сидя за своим столом, то и дело останавливать его, предупреждать и инструктировать. Шрифтовик вызывал у него раздражение и уже на второй день он и не чаял, когда этот болван улетит.