— Гатри? — спросил Либерман.
Взглянув на него, Фрида Малони кивнула.
— Да, — сказала она. — Первыми были Гатри, это верно.
— Из Тускона.
— Нет. Из Огайо. Нет, из Айовы. Да, из Эймса в Айове.
— Они переехали в Тускон, — сказал Либерман. — И в прошлом октябре он погиб при аварии.
— Ах, вот как?
— Кто были после Гатри?
Фрида Малони покачала головой.
— Тогда встречи шли одна за другой, с перерывом в пару недель.
— Карри?
Она посмотрела на Либермана.
— Да, — сказала она. — Из Массачузетса. Но не сразу же после Гатри. Подождите минутку. Гатри были в конце февраля; потом появилась другая пара откуда-то с Юга — кажется, Мэконы; и лишь потом были Карри. И только тогда Уиллоки.
— Через две недели после Гатри?
— Нет, через два или три месяца. После первых трех был долгий перерыв.
— Вы не будете возражать, — спросил у Фасслера Либерман, — если я все это запишу? Все это происходило в Америке довольно давно и никоим образом не причинит ей вреда.
Нахмурившись, Фасслер вздохнул.
— Ну, хорошо, — сказал он.
— Почему это так важно? — спросила Фрида Малони.
Либерман вынул ручку и, порывшись в карманах, нашел клочок бумаги.
— Как пишется Уиллок? — спросил он.
Она продиктовала ему по буквам.
— Из Нью-Провиденса, в Пенсильвании?
— Да.
— Постарайтесь припомнить точно: через какое время после Карри они получили своего ребенка?
— Точно не припоминаю. Через два или три месяца; определенного расписания не было.
— Ближе к двум месяцам или к трем?
— Она же не помнит, — вмешался Фасслер.
— Хорошо, — согласился Либерман. — Кто появился после Уиллоков?
Фрида Малони вздохнула.
— Не могу вспомнить, кто и когда являлся, — сказала она. — За два с половиной года прошло около двадцати пар. Были и Трумэны, которые не имели никакого отношения к президенту. Я думаю, что они были одной из канадских пар. И были еще… Корвины или Корбины, что-то такое. Нет, Корбетты.
Она припомнила еще три фамилии и шесть городов. Либерман тщательно записал всех.
— Время, — сказал Фасслер. — Не будете ли столь любезны подождать меня снаружи?
Либерман отложил бумагу и ручку. Взглянув на Фриду Малони, он кивнул.
Она кивнула ему в ответ.
Встав, он подошел к вешалке; сняв с нее пальто, он перекинул его через руку и взял с полки шляпу и папку. ПодойДя к дверям, он застыл на пороге и неожиданно повернулся.
— Я хотел бы задать еще один вопрос, — сказал он.
Они уставились на него. Фасслер кивнул.
Не сводя глаз с Фриды Малони, он сказал:
— Когда день рождения вашей собаки?
Она непонимающе уставилась на него.
— Вы помните его? — настаивал он.
— Да, — ответила она. — Двадцать шестого апреля.
— Благодарю вас, — сказал он и повернулся к Фасслеру. — Прошу вас, не задерживайтесь; я хочу скорее покончить с делами. — Повернувшись, он открыл двери и вышел в коридор.
Присев на скамью и вооружившись ручкой, он углубился в какие-то вычисления с карманным календарем. Надзирательница, сидящая по другую сторону от его пальто, которое он бросил рядом с собой, спросила:
— Вы думаете, что вам удастся вытащить ее?
— Я не адвокат, — ответил он ей.
Фасслер, который, не отрывая глаз от дороги, гнал машину в гуще движения, сказал:
— Я предельно заинтригован. Вы не могли бы сказать мне, почему Объединение решило заняться бизнесом детей?
— Простите, — сказал Либерман, — но этого нет в нашем соглашении.
Если бы он сам знал ответ.
Он вернулся в Вену. Получив предписание суда, Макс успел перевезти все письменные столы и стеллажи с досье в две маленькие комнатки в обветшавшем строении в Пятнадцатом районе, которым и предстояло стать его офисом. И куда ему надо было тут же перебираться — Лили уже с нетерпением ждала его — в это тесное и дешевое помещение (прощай, подонок Гланцер!). Траты пошли одна за другой — плата за два месяца вперед, налоги, расходы на переезд, оплата телефона; им было бы трудно теперь прокормить даже котенка, а не то, что купить билет до Зальцбурга, не говоря уж о Вашингтоне, где он должен был бы оказаться через неделю, 4-го или 5-го февраля.
Он объяснил ситуацию Максу и Эстер, когда общими усилиями они старались придать новому офису вид, подобающий Информационному Центру военных преступлений, а не конторе «Х.Гаупт и сын».
— Гатри и Карри, — сказал он, соскребывая с дверной филенки лезвием бритвы большую букву «г», — получили на руки детей с перерывом примерно в четыре недели, в конце февраля и конце марта 1961-го года. И они же, Гатри и Карри, были убиты с разницей во времени в четыре недели, день в день, в том же самом порядке. Семья Уиллок получила своего ребенка примерно 5-го июля — это я знаю, потому что они подарили Фриде Малони десятинедельного щенка, день рождения которого приходился на двадцать шестое апреля…
— Что? — повернувшись, Эстер посмотрела на него. Она придерживала полосу обоев, которые Макс разглаживал по стене.
— …ас конца марта до пятого июля примерно четырнадцать недель. Так что есть основания предполагать, что Уиллок должен быть убит в районе двадцать второго февраля, через четырнадцать недель после Карри. И я хотел бы быть в Вашингтоне за две или три недели до этой даты.
— Думаю, что понимаю вас, — сказала Эстер, и Макс добавил: — А что тут не понимать? Их убивают в том, же самом порядке, в котором они получали детей и с теми же промежутками во времени. Вопрос — почему?
Ответ на этот вопрос, по мнению Либермана, может подождать. Остановить серию убийств, в чем бы ни была их причина — вот что было самым главным, и лучше всего это могло сделать Федеральное Бюро Расследований США. Они могли без труда установить, что те два человека, которые погибли при «несчастных случаях», были отцами незаконно усыновленных детей, смахивающих друг на друга, как две капли воды, и Генри Уиллок был третьим (или четвертым, если учитывать и неких Мэконов). 22-го февраля, туда или сюда несколько дней, они могут перехватить предполагаемого убийцу Уиллока и выяснить у него данные о личностях и, может, даже даты готовящихся убийств остальных пяти человек. (Теперь Либерман не сомневался, что каждый из шести убийц работает в одиночку, даже не парами, потому что убийства Дюрнинга, Гатри, Хорве и Рунштейна следовали одно за другим — и все в разных странах).
Еще проще — он может направиться в отделение ФБР и в Департамент уголовных расследований в Бонне, так как не сомневался, что и в немецких агентствах по адаптации детей (а так же в Англии и трех скандинавских странах) кто-то, исполнявший роль Фриды Малони, тоже рылся в досье и передавал детей. Во Фрейбурге Клаус нашел ребенка — копию того, что обитал в Триттау, и Либерман сам, будучи в Дюссельдорфе, звонил вдовам Дюрнинга, Раушенбергера и Шрейбера, стараясь получить ответ на один и тот же вопрос: «Скажите, пожалуйста, ваш ребенок усыновлен?»; две неохотно признались в этом, одна ответила ему яростным «нет!», и все трое посоветовали ему заниматься своими собственными делами.
Но в Бонне он не сможет убедительно выложить данные об очередной предполагаемой жертве, а объяснение, каким образом ему удалось разговорить Фриду Малони, вряд ли будет воспринято с удовольствием. Он и сам не мог бы рассчитывать на иной прием, случись ему оказаться в Вашингтоне. Но в глубине своего еврейского сердца он не доверял ревности германских властей, не в пример американским, когда речь шла о наказании нацистов.
Итак, Вашингтон и ФБР.
Освоившись в новом офисе, он сел на телефон и стал звонить прежним жертвователям.
— Я не хочу таким образом давить на вас, но, поверьте, это исключительно важно. То, что происходит сейчас, имеет отношение к шестерым эсэсовцам и Менгеле.