О д н а ж д ы. В Лондоне, на улице, я нос к носу сталкиваюсь с директором моего института, а я был там членом парткома, мы часто ссорились, он вечно стукался об меня, как о камень. Кстати, узнал я директора в Лондоне, как и всех русских узнавал за границей, по заду, прошу простить за натурализм, но, как говорится, из песни слова не выбросишь. Он, между прочим, видит, что я одет не как посольские работники, и, умница, отвернулся! Впрочем, может, ему просто противно было со мной разговаривать, если он вспомнил, как мы ругались: еще не хватает, мол, в Лондоне об этого типа (об меня, значит) стукаться! И так случилось, что буквально месяца через два встречаемся уже в Москве и вновь на улице, и опять нос к носу, - надо же! Я был в Москве в составе британской торговой делегации. Говорю директору: здравствуйте! Нет, не так говорю, а так: здра-а-а-а-вствуйте! И он мне в той же развязной тональности: здра-а-а-вствуйте! Ну-с, где работаем? Во Вьетнаме, отвечаю я, не моргнув глазом. Что-то слабо загорели, а там солнце. У меня, говорю, гипертония, загорать врачи не рекомендуют, я больше в тени. Оно и видно, говорит директор, ну-ну!
Автор:
С ю ж е т (окончание). Его ордена вопреки предсказанию не остались в сейфе у "Пятого", их несли на подушечках друзья и боевые товарищи Конона Трофимовича, хотя факт этот мало что меняет в печальной сути дела. На похоронах было много народа, гроб с телом выставили в фойе клуба Дзержинского. За несколько дней до смерти, словно чувствуя ее приближение, Конон сказал жене в минуту редкого для разведчика откровения: "Знаешь, Галя, если бы мне сейчас дали задание и документы, я, несмотря на все пережитое, опять поехал бы в какую-нибудь страну, но с моих пальцев, Галя, т а м уже взяли отпечатки..."
Он был долгом и сердцем прикован к делу, которому отдал сначала здоровье, а потом жизнь. Осталась память. И скромная могила на небольшом крематорском кладбище при Донском монастыре, - это для тех, кто вдруг захочет положить на серую плиту букет полевых цветов, которые так любил мой герой.
...Если вы читаете эти строки, значит, мне разрешили публиковать повесть о Кононе Трофимовиче Молодые, а если не читаете, значит, пока не разрешили: не пришло еще время. Но придет?
Москва. 1984.
ДЕТЕКТОР ПРАВДЫ
А теперь я намерен рассказать вам правду, связанную с написанием повести "Профессия: иностранец".
Правда, по нашему жизненному опыту, редко оказывается интереснее лжи. Но чем черт не шутит: а вдруг случится исключение? Документальная повесть о Гордоне Лонгсдейле (Кононе Молодом) была написана тридцать с хвостиком лет назад (в 1968), а вот опубликовать ее удалось только спустя долгие годы (а почему, спрашивается?), полностью в журнале "Знамя" (1987 год) и отрывочком в "Огоньке" (1988), а уж затем началось небольшое сумасшедствие: подряд повесть "Профессия: иностранец" расхватали десяток издательств, разнесли многочисленными сборниками по стране, насыщая свои кошельки; а почему так? Читательский голод на "ч т о-т о" еще не был насыщен. Возникла инфекционная болезнь, которая называлась просто и справедливо: шпиономания. Я не сумел тогда догадаться о причине странного бума и диагноза болезни не знал. А ларчик открывался элементарно: надоело лопать лавину лжи о советских "лучших в мире" разведчиках, а тут впервые запахло п р а в д о й, которая впервые, кажется, прорвалась через десятилетия тотальной секретности (об откровенном вранье я уже сказал). А тут (как странно!) не выдумка литератора-детективщика, повесть-то - документальная (первая живая ласточка) да еще о человеке, имя которого было уже громким: Конон Молодый, прототип главного героя блиставшего на киноэкранах "Мертвого сезона" в исполнении прекрасного литовского актера Баниониса да еще в паре с замечательным Роланом Быковым! Так вот: повестушка моя, названная "Профессия: иностранец", была не во всем правдой и быть такой не могла.
Впрочем еще несколько слов. Обратитили внимание на заголовок материала? "Детектор" слово французское, означающее в переводе "открыватель". Всего-то навсего. Кто из нас не помнит заполонившие театральные залы, киноэкраны и газетно-книжные продукции с шпионско-криминальными сюжетами, которые не брезговали детекторами лжи? Как только надо было по ходу сюжета проверить человека на "преданность" (кстати, предательство и преданность не от одного ли корня?) ему тут же подсовывали прибор, опутывали проводами со счетчиками, и он через десять минут "сдавался" или побеждал.
Что касается лично меня и этого повествования, то я не на допросе сижу, не показания вам даю, и не уголовное дело против меня возбуждено; журналист я, литератор, и моя задача - раговаривать с читателем. Причем, веду этот разговор я по собственному желанию, а желание продиктовано моей собственной совестью и профессионализмом.
* * *
Начну с цитаты из самого себя (любимого). Итак, документальная повесть "Профессия: иностранец" начинается такими словами:
"В самом конце шестидесятых годов я, молодой литератор, упражняющийся в сочинении детективов и уже напечатавший к тому времени (правда, под псевдонимом и в соавторстве) несколько приключенческих повествований в центральных молодежных журналах, получил неожиданное предложение от соответствующего ведомства собрать материал для документальной повести о советском разведчике Г.-Т. Лонгсдейле".
Здесь каждое слово - не вымысел. Но необходимы объяснения. Вам уже ясно, что "соответствующее ведомство" - это КГБ (аббревиатура до сих пор вызывает у меня аллергию). Каково ж было мне, когда я впервые переходил порог здания на Лубянке, а потом писал вышеназванную повесть.
Позже, уже написав повесть до середины, я со спокойной бесстрастностью научился произносить слова "гебешник", "стукач" и даже "топтун", задним числом делал себя "зубастым" и осмелевшим, но никогда не торжествующим хищно и зловредно: негодные своей запоздалостью эти человеческие качества. Пусть попробует сегодняшний читатель сделать то же самое и понять, что никакого "кайфа" не получит: прыгать с парашютом за спиной и с фалой на проволоке да еще с вышки, построенной детским парком, дело несерьезное и не мужское. Война понарошку с ветряными мельницами.