Но когда она приведет себя в порядок, наштукатурится и влезет в свою потрясающую униформу, не забыв натянуть извлеченные из сумочки (предусмотрительно запасенные) шелковые трусики, я, улыбнувшись обаятельно, ласковым жестом приобниму за талию, нежно поцелую под ушко и приглашу ее следовать к двери, а потом, лишь только она возьмется за дверную ручку, томно улыбаясь в предвкушении дармовой хавалки и дринева высшего класса, я, продолжая все так же широко улыбаться, вдруг хлопну себя ладонью по лбу с последующим плавным разводом рук в разные стороны под углом 45 градусов.
Затем, пробормотав с виноватым видом: "Ай м сорри, май беби, экскьюз ми!", я внезапно брошусь на нее и завалю тут же, в прихожей, загнув в черт-те какой позе, опять одним рывком уничтожу пресловутые трусики (с непременным рычанием) и безо всякой подготовки со всего маха засажу так, что она заверещит от неожиданности, а потом, залепив рот поцелуем, чтобы не орала, буду зверски драть, толкая от двери вглубь комнаты, упираясь носками скользящих туфель в ковролин. И на ходу буду в клочья разрывать платье, периодически прогибаясь и понимая голову, чтобы взглянуть в зеркало трюмо, как эта сценка выглядит со стороны. Я читал, что такие вещи здорово возбуждают...
Вскоре она поймет, что ее роскошным шмоткам приходит конец, и начнет извиваться и рваться из-под меня, выражая свое справедливое негодование. Но движения моего хорошо тренированного тела станут энергичнее, яростнее. Мне придаст силы не обычная страсть, именуемая похотью, а безысходная злоба совка, нищего, которому внезапно посчастливилось ухватить на богатом базаре большую свежеиспеченную булку, испускающую потрясающий ванильный аромат. И вот он пытается побыстрее ее схавать, жадно заглатывая огромные куски и давясь, злобно озираясь при этом - как бы не отняли, да вдобавок еще и прибили бы за эту самую булку какие-нибудь из сытых торгашей с пустыми заплывшими глазками.
Так вот, я буду пластать ее с удесятеренной энергией, и к ужасу сознания утраты прикида у этой стервозы еще прибавится внезапное постижение страшной истины, что я имею ее при полном отсутствии импортного, хорошо смазанного презерватива (в первом случае я его, так и быть, использую), который создает относительную безопасность.
А так как эти создания страшатся СПИДа, а еще больше СПИДа (по моему мнению) боятся забеременеть, она от ужаса совсем одичает и станет строить некрасивые гримасы.
И вот тут-то я заломаю ее еще круче, немыслимо загну холеные ноги где-нибудь у себя на затылке, загоню головой под диван и с дикими рыками завершу процесс в четыре мощных толчка - так, что она почувствует, как моя животворящая субстанция низверглась в ее продезинфицированное нутро, почувствует и содрогнется от страшного предчувствия чего-то ужасного.
А потом я засеку время и буду лежать на ней, удерживая в своих объятиях ровно 11 минут, чтобы не дать вырваться и произвести гигиенические действия контрацептивного характера, - десять минут, положенные, как утверждают специалисты, для закрепления процесса, и плюс минута - так просто, на всякий случай.
И пусть она будет вырываться и плакать, размазывая слезы по щекам, пытаясь вызвать во мне жалость, - пусть! Если украл булку, нужно слопать ее до конца во что бы то ни стало.
Наконец я гордо встану и вытащу из кейса платье, купленное в комке, то самое, и брошу рядом с ней на пол - таким небрежным усталым жестом. И она, рыдая (злобно рыдая) и размазывая косметику по ставшему некрасивым лицу, схватит это платье и прижмет его к груди, бросая на меня полные ненависти испепеляющие взоры.
Но и это не все! В хорошей булке обычно бывает изюминка - в самом центре. Обкусав булку по краям, самый смак познаешь, когда отправляешь в рот эту самую изюминку. Обычно при этом закатываются глаза, а кадык судорожно дергается в последнем глотательном движении.
Я не буду закатывать глаза - это не в моих правилах, поскольку в определенное время и в определенном месте меня приучили во время общей большой еды держать глаза широко открытыми, иначе движение кадыка действительно может стать последним. Не только в этот прием пищи, а вообще - в жизни.
Я подойду к входной двери, оборвав попутно телефонный провод, вставлю ключ в замочную скважину с наружной стороны и спокойно сообщу, что ее, суку подчерножопую, только что отымел обычный совок, жена которого не всегда могла позволить себе роскошь приобрести новые трусья совдеповского производства, даже латала-штопала старые и берегла, потому как муж перебивался на зарплату, честно вкалывая, как папа Карло, в то время как другие - те, за кого он, придурок, пролил свою не разбавленную зарубежными напитками кровушку, - жировали, спекулируя и воруя. Это когда она у него была еще, жена, когда еще не сбежала отчасти из-за нищеты, отчасти из-за легкомыслия к армяну - торгашу шмотками...
Потом я запру дверь на ключ, оставив катающуюся от злобы по полу инвалютную штучку убиваться из-за своего поражения, и быстро-быстро спущусь вниз, в вестибюль. А там, в вестибюле, обязательно улыбнусь администратору и швейцару и, выйдя из стеклянного склепа, бесшумно растворюсь в вечернем мраке.
А можно для полнейшего кайфа (ведь попадаются иногда булки с двумя изюминками!) вызвать ничего не подозревающего администратора, которой по совместительству является и главсутенером, на крылечко, подальше от зорких глаз шкафоподобных ребят, тусующихся в холле, - вроде бы по делу - там, обаятельно улыбнувшись, крепко заехать ему в репу, подождать, когда его жирное тело войдет в соприкосновение с холодным мрамором крыльца, приподнять за лацканы хорошего пиджака от Зайцева и еще разок заехать, присоветовав (назидательным этаким тоном) проявлять бдительность и не пускать кого попало. А уже потом раствориться во мраке - таинственно и загадочно...
Глава 3
Полтора года, что ли? Да, около полутора лет назад из внутренних войск России меня уволили с должности командира группы спецназначения и лишили звания капитана, которое я имел в то время.