Мои подошвы просвистели буквально в двух сантиметрах над его головой. Я приземлился в низкую стойку и следующие полмига боролся с инерцией.
Мне надо было срочно назад, к гоблину, а инерция полета на эти полмига оторвала меня от него!
Он воспользовался этим, чтобы выпустить из рук гранатомет, перевести автомат из-за спины и прочно ухватить его, направив ствол в мою сторону.
Я в ужасе сжался и стиснул зубы – сейчас очередь разорвет мое тело на части…
И в этот момент за спиной гоблина оглушительно рвануло.
Сработал самоликвидатор выстрела, который он собственноручно выпустил несколько секунд назад, будучи уверенным на двести процентов, что не промажет. Но он промазал, а с момента нажатия на спусковой крючок прошло много мигов – и он забыл, забыл, что если граната не находит цель, она самоликвидируется.
Поэтому он чисто рефлективно обернулся и присел чуть-чуть – всего на полмига, но этого было достаточно, чтобы я справился с инерцией и прыгнул к нему, нанося с отмашки удар кинтасами правой в здоровенный нос и одновременно ухватывая левой ствол и дергая его влево-вниз.
Он успел нажать на спусковой крючок до того, как я, закрепляя результат, заехал ему кулаком в висок, и ствол неприятно вибранул в руке – довольно неожиданно, так, что я чуть его не выпустил.
От второго удара гоблин заметно поскучнел и обмяк, но я еще раз крепко угостил его локтем в лобешник. После этого он мешком рухнул наземь.
Схватка закончилась. Можно было перевести дух и опять жить в нормальном ритме, перестав считать мгновения.
Я увидел, что из-за брони показались настороженные лица моего боевого охранения, а над броней почти одновременно возникли взъерошенные головы корреспондента и водилы. Проснулись, мать вашу так! А ведь могли и не проснуться…
Ощупав поверженного врага, я убедился, что он жив – башка крепкая, однако. Мог бы и ласты завернуть – бил я его очень серьезно. Я снял его автомат через голову, разгрузку с экипировкой и пояс с ножом и отточенной как бритва пехотной лопаткой.
Через минуту снизу прибежали взбудораженные любители персиков, и на месте происшествия, как это обычно бывает «после того, как», начался оживленный обмен мнениями.
Я внимательно осмотрел валун, рядом с которым возникли гоблины, кое-что нашел и показал своим пацанам. До этого они меня уверяли, что обследовали каждую пядь, прежде чем спуститься к саду.
С закрытого кустами бока под валун уходила широкая нора. Предположить, что ее выдолбили в каменистом грунте за полчаса, было бы глупо. Значит, после того, как мы вечерком проехали наверх, гоблины всю ночь трудились, а потом ловко замаскировались плащ-палаткой, которая сейчас валялась в этой норе, и преспокойно ждали.
Смущало то, что расчет гоблинов полностью оправдался: именно в этом месте был наиболее удобный спуск к персиковому саду и хороший обзор, создающий ощущение безопасности. Гоблины не сомневались, что пацаны захотят персиков, а я, несколько разомлевший после бессонной ночи, разрешу остановку… Тьфу!!! Век живи – век учись. На ошибках учатся! Умный учится на чужих ошибках, а дурак на своих.
В это время корреспондент уже щелкал «коникой» и, сложив перед отключенным гоблином его экипировку, попросил меня встать рядом так, чтобы на заднем плане был виден труп второго. Только автомат брать не надо. Будет прекрасный снимок к репортажу о том, как один ловкий парень голыми руками завалил двух до зубов вооруженных боевиков.
Я категорически отказался, напомнив возбужденному корреспонденту, что меня изнасилуют в извращенной форме, если узнают, что я был с голыми руками! А куда я засунул свое оружие? Нет, спасибо.
– И вообще, – сказал я, собирая автомат, – забудь об этом эпизоде. Давай-ка поскладнее сочиним, как мы все вместе дружно отразили нападение этих негодяев. Лады?
Андрюха пожал плечами: больно заманчивый получался сюжет и вдруг – облом. Но ему еще не раз придется работать на передовой, и, если он кому-то сделает пакость, ему просто никто руки не подаст. Семафорная почта в «горячих точках» работает неслабо. Вот так.
– А как ты объяснишь прокуратуре, что свернул шею одному из боевиков? Не боишься, что тебя обвинят в дурном обращении с пленными?
– Расслабься, Андрюха. Они не пленные, потому что мы не воюем с ними. Ты это прекрасно знаешь. А насчет шеи, это надо еще обмозговать. Не думаю, что оставшийся в живых будет давать какие-то показания, которые мне как-то навредят, однако… В общем, надо поразмыслить.
Мы немного посовещались с пацанами и решили, что при прочесывании местности эти двое внезапно выскочили из кустов и хотели взять меня в заложники. Произошел физический контакт, и вот – результат. Пойдет? Вполне. Ничего, что эта версия расходится с действительностью, о чем может заявить оставшийся в живых гоблин: его просто никто не станет слушать. Они, выгораживая себя, подчас такую чушь несут, что уши вянут. Ага…
Через пару часов, прибыв на базу, я плотно позавтракал и, искупавшись в «человечьем» душе (бочка с водой и сосок внизу), завалился спать.
А еще через полтора часа меня растолкал возбужденный комендант района, которого я спросонок едва не лягнул ногой в живот.
– Это… Ну, как его… Короче, сдали мы этого твоего гоблина местным властям… А он с…бался, сука, выломал решетку на окне и с…бался. Вот мразота!
Комендант добавил еще несколько плохо редактируемых, но хорошо известных выражений и поскреб заросший щетиной подбородок.
– Не, – недовольно произнес я и подождал, не скажет ли он еще чего.
Что гоблин ушел, не Бог весть какая крутая новость. Дураку понятно, что у них тут все связано, и девять из десяти задержанных боевиков сваливают из мест предварительного заключения при весьма загадочных обстоятельствах. Из-за этого он меня будить бы не стал.
– Ну, это… Ну, я только что приехал! – вдруг сорвался на крик комендант. – Я, бля, не мог угадать, что этот мудак такую х…ю отмочит!
Я насторожился. Уже три недели работал с этим комендантом и знал его как неглупого, тертого мужика, не дающего волю эмоциям.
– Федорыч, ты не монди давай. Что случилось?
– Да зам мой – он же только три дня назад прибыл… Ну, не сообразил он, не был он раньше…
Комендант отвернулся, избегая смотреть мне в глаза.
– Как только мы этого боевика сдали в райотдел, он накатал на тебя жалобу: они, мол, простые мирные жители, оружие им подсунули, а ты с ними плохо обращался, издевался и убил его брата. Ну, как обычно, сам знаешь… Вот звонит прокурор района в ВОГ и выдает все это. А трубку взял мой зам, я не подъехал еще… Ну и перетрухал, бедолага. С перепугу дал местному прокурору все твои координаты – якобы для оформления уголовного дела…
Комендант на несколько секунд смолк, ожидая, как я прореагирую. Я молчал, переваривал.
– И это… Вот… – Комендант протянул мне свернутый в трубочку листок и опять спрятал глаза. – Ты только не психуй, командир. Он же не нарочно…
Я совсем не собирался психовать. Что толку, если дело сделано?
На листке было написано – кровью, я ее достаточно насмотрелся, чтобы спутать с чем-нибудь другим:
БАКЛАНОВ, ТЫ УБИЛ МОЕГО БРАТА. ТЕПЕРЬ ТЫ МОЙ КРОВНИК. Я ЗНАЮ, КАК НАЙТИ ТЕБЯ И ТВОЮ СЕМЬЮ.
И подпись внизу:
ТИМУР
Писано было аккуратно, без единой орфографической ошибки. Видимо, тот, кто писал, не торопился и выводил буквы иглой или заостренной спичкой, макая кончик в кровь.
– Откуда это? – спокойно спросил я коменданта.
– Это на КПП какой-то местный пацан принес. Сказал: передать командиру спецназовцев. – Комендант вдруг схватил меня за локоть. – Только я прошу, ты не психуй, а?!
Он умоляюще посмотрел на меня, и мне стало немного неудобно: все-таки немолодой уже мужик, работяга, упрашивает, можно сказать, мальчишку – из-за какого-то ублюдка…
Я медленно поднялся с кровати и, подойдя к окну, облокотился о широкий мраморный подоконник. Стал рассматривать залитые летним ярким солнцем горные хребты, на которые уже наплывала от горизонта синеватая туманная дымка. Красота-то какая!