Заглядевшись на светопредставление, Степан не сразу заметил, что под его надежным куполом зреет новая подлянка: рядом с ним, в непосредственной близости от мирно пылающего камина, стала под шумок образовываться еще одна «дверь» – не снаружи, а, к сожалению, внутри строго огороженной зоны. Без сомнения, оттуда готовилась какая-то очередная пакость: еще немного, и она бы осуществилась, причем, рассуждая логически—с результатом, прямо противоположным задуманному, то есть в ущерб самим пакостницам – не ткни Степан вовремя опять в первую кнопку.
Успел – новоявленный пространственный канал, не успев нагадить, повторил участь предыдущего: едва образовавшись, он заволокся рябью помех, а потом стал переключаться, демонстрируя на сей раз более оживленные картины – утро заставило нежные создания, не участвовавшие в операции по истреблению гостя, повылезать из своих постелей. Степан получил возможность составить некоторое представление о жизни и быте обитательниц Морры, но ведь и они имели возможность его видеть: многие не обращали на него внимания, а некоторые замирали в удивлении – кто это перед ними явился в «дверной» раме, словно призрак вернувшегося поутру с загула муженька? Хорошо, что переключение происходило достаточно быстро, не давая им возможности что-то сообразить; к слову сказать, и в «мужья» он подошел бы далеко не каждой.
Вопреки утверждению Экселенца, «нежные создания» на Морре были не только человечьего рода-племени: женская оппозиция, по крайней мере та, что наводила сейчас порядок в своих домах и совершала утренний променад по улицам, состояла из представительниц нескольких рас, объединившихся в борьбе против мужского шовинизма. Паучих среди них, правда, не было, а вот насчет загадочных кршасов Степан бы не поручился. Он успел насчитать четыре разновидности амазонок, когда после очередного «переключения канала» оттуда к нему на плато неожиданно выдвинулся крупный предмет быта, а именно – стол.
«Они что, решили таким образом заклинить дверь?» – была его первая мысль. Но происходящее больше смахивало на бытовую сценку: с другой стороны стол толкали две дамы – человеческая, довольно худая и в летах, пыхтела в компании с шерстистой особью, похожей на синего псифа из Галактического Совета, но эта была помельче и перекрашена в малиновый цвет (если только девочки у них не были розовыми от природы). Дружным рывком они пропихнули стол к Степану, облегченно перевели дух, а потом замерли на пороге, соображая, что задвинули его, кажется, не по адресу.
В этот миг «канал» переключился, и озадаченные дамы исчезли, сменившись сельскохозяйственным ландшафтом. Степан отпустил кнопку и вновь нажал, чем добился неожиданного результата: «дверь» закрылась, иначе говоря, исчезла, как бы выполнив свою миссию, то есть окончательно довершив сходство этой небольшой площадки в горах с его личным кабинетом: стол неплохо смотрелся у камина – мало кто может рассчитывать на такие шикарные условия, считаясь диверсантом во вражеском лагере. Скорее им уготованы сырые, зарешеченные подвалы с нарами. А Степану здесь для полного комфорта не хватало только кресла. Но если события будут развиваться в том же ключе, то к вечеру он, пожалуй, станет обладателем роскошного интерьера. «И теплый клозет не помешал бы, а то неудобно как-то с горы…»
С такими мыслями Степа подошел к столу, не обращая больше внимания на назойливую авиацию, все еще штурмовавшую в единственном числе его купол, нимало ему не вредя, создавая только ливневым огнем радостное ощущение салюта.
Из стола пригласительно выдвинулось нечто вроде табуретки. Не успел он обрадоваться этой, какой ни на есть, подходящей к случаю мебели, как на его глазах – раз-два, раз-два – табуретка разложилась в изящное кресло. Другой бы на его месте сто раз подумал, стоит ли иметь дело с такой что-то чересчур услужливой мебелью: отравленная иголка в сиденье, захлестывающаяся на шее петля, электрический разряд в седалище – мало ли что может придумать женское воображение, изощренное в интригах? Наш Степан на подобные страхи только поплевывал.
Сев по-хозяйски за стол, он поначалу едва из-за него не выскочил. Не успел – так и остолбенел, сидя, только глаза тараща: столешница раздвинулась, явив на свет, прямо ему под нос блюдо с пельменями. То есть, скажем так – с чем-то, выглядящим и пахнущим в точности, как аппетитные, только что сваренные пельмени. Тут-то Степан и обнаружил на подлокотнике панель, вначале им не замеченную – усевшись, он, оказывается, случайно что-то там нажал, и результат теперь красовался перед ним, дразня обоняние, пробуждая всем своим видом в усталом организме волчий голод. Конечно, это мог быть хитроумный план, разработанный феминистками с целью уничтожить дипломатического посланника, накормив его отравой. На яды он «зверя» еще не проверял – до сих пор не было случая.
«Обожруся и помру молодым», – вздохнул Степан, с обреченным видом взял в руку лежавший рядом прибор, похожий на вилку, и принялся за пельмени: внутри они оказались тоже белыми, но вкус имели мясной. Поглощая их с истинным наслаждением, он краем глаза следил, как удаляется летательный аппарат, исчерпавший как минимум годовой боезапас на щедрый фейрверк по случаю Степанова прибытия.
Расправившись с угощением, Ладынин не спешил выйти из-за стола: пока симптомов отравления не наблюдалось, а там, кто его знает – вдруг да прихватит в самый неподходящий момент? В ожидании колик или других неприятных сигналов из глубин организма он принялся изучать панель на подлокотнике: вызвал себе еще несколько блюд, отведал то, другое, научился убирать неугодные заодно с грязной посудой, потом добрался до напитков и устроил неторопливую дегустацию, наблюдая за дальнейшей программой, начатой для него тем временем здешними гостеприимными хозяйками.
Женщины, надо отдать им должное, старались на славу, дорогому гостю было на что посмотреть: вокруг разворачивалась поистине апокалиптическая картина безнадежной борьбы женской ненависти – с чем?.. Со стороны складывалось впечатление, что с жестоким роком, благоволящим дипкурьеру. Взрывались, не долетев до цели, запущенные в него из долины ракеты, горели и падали новые истребители, там и сям образовывались пространственные двери – из одних пытались стрелять, из других что-то сыпать, людские фигурки шагали в пропасть… Каналы возникали с явными погрешностями в расчетах и гасли, иногда мерцая припадочно, иногда окрашиваясь изнутри зловеще-бордовым. Через какое-то время землю внизу заволокло черным дымом, поднимавшимся сразу в нескольких местах.
В эпицентре этого безумия, как в глазе урагана, сидел Степан Ладынин – мрачный и неуязвимый, словно адский дух, призванный, между прочим, «восстановить мир и порядок во имя процветания…» и так далее. Он нес возмездие в самый момент совершения греха, не отходя, как говорится, от кассы: замахнулись по правой щеке – трах! Получайте перелом руки и сто раз подумайте, прежде чем бить по левой. А уж если задумали убить – не обессудьте: кто на нас с мечом… Хорошо, если только меч сломается, не снеся при этом дурную голову. Таким образом постепенно, шаг за шагом в агрессорах вырабатывается смирение – куда тебе христианскому! То ведь на любви зиждется, с коей во все времена был и сейчас наблюдается страшнейший дифицит, а это – на страхе. Ему-то уж точно все возрасты покорны, и его порывы, выходит, благотворны – потому что не заставляют лезть на крест, а дают шанс выжить. Степан с некоторых пор отказался от борьбы за выживание: «И хотел бы, кажется, взойти на крест, вместо этого становишься мессией страха. А ведь к тому идет – все предпосылки налицо, можно уже новое евангелие писать – от Степана Ладынина, антихриста. Чем Экселенц, вполне возможно, в скором времени и займется – в виде какого-нибудь свода законов и общегалактических постановлений, типа: „Не убий – раньше сам умрешь, не укради – руки отсохнут, не прелюбодействуй – прелюбодейка отвалится. Все – волей и при незримом содействии всемогущего Степана Ладынина, известного в миру как Просто Степан“. А вот хреном тебя репчатым по лысой башке! Хотел амазонок к рукам прибрать – так я тебе устрою день независимости для угнетенных женщин всех рас! Вот только дождусь окончания военных действий – и устрою!»