Вот можно ли так сделать, чтобы не только остановить регресс, а подтолкнуть Остров к возрождению, а потом успешно его покинуть? Замысел представлялся совершенно утопическим: просто убраться, оставив все как есть, и то пока не имелось возможности. «Опусти гребень, человек!» – сказала бы Арл, что, без сомнения, означало «смири гордыню», однако Степана упорно не оставляла мысль о помощи. Самоуверенный, что и говорить, вызов мирозданию, обрекшему живую планету на гибель, более того – сверхнаглый со стороны такой букашки, как Степан. Но хотел же он испытать, на что способен его дар в планетарных масштабах?
Одна беда – к решению грандиозного замысла не имелось ни единого ключа. Степан так и пробродил до конца дня, ломая голову над двумя непосильными, противоречащими друг другу задачами: как бы повернуть вспять необратимые процессы на планете и как дать знать о себе в большой мир, пусть даже и самому Экселенцу, лишь бы не остаться тут прозябать на пару с драконицей до седых волос. Кхм-кхм.
День прошел без происшествий, уже под вечер они с Арл вновь сбрелись к центру и вывалили там свои находки: она – целую кучу всякой съедобной всячины, он – что-то одинокое и круглое со вкусом, похоже, ореха.
– Тут такое изобилие, – заметил Степан, усаживаясь возле импровизированного стола, – прям как у нас на рынке – ходишь, пробуешь все подряд и обедать не обязательно. А твой мир, Арл, на что он похож? – ему почему-то представился парк Юрского периода, и он спросил: – Наверное, весь покрыт лесами?
Она промолчала – то ли воспоминания о родной планете были для нее болезненны, а может быть, считались у них стратегически важной информацией. Тогда он осторожно спросил:
– Почему ты его покинула? Подалась на Морру?
– Несчастная любовь, – лаконично обронила Арл. Непонятно – то ли всерьез, то ли в шутку. Вообще-то женщины редко склонны шутить, когда речь идет о любви, тем более несчастной. Но то земные женщины, а что он знал о наличии чувства юмора у дракониц? Опыт общения с ними был у Степана слишком невелик, чтобы судить о таких серьезных вещах, как умение правильно и к месту сострить. Он попытался представить себе возлюбленного Арл и сразу понял, что не станет расспрашивать дальше: трагическая история, заставившая Арл бросить родину и примкнуть к мужененавистницам, промышляющим разбоем, в человеческом представлении выглядела комичной, как мультсериал про какую-нибудь Табалугу, где вполне себе жизненные коллизии показаны в исполнении гротескных героев.
– Значит, мы с тобой в какой-то мере друзья по несчастью, – только и сказал он, ожидая в лучшем случае узнать, как хохочет звероящерица, представив себе подобную же драму, только с участием людей. Но Арл промолчала, словно бы понимающе – возможно, ей было не привыкать к подобного рода откровениям от представителей (а скорее, от представительниц) иных видов. И родилось между ними некоторое… взаимопонимание, что ли.
С приходом темноты легли спать, практически на том же месте, где отключились прошлой ночью. То есть это Степан лег, не раздеваясь, на мягкий растительный ковер, Арл на сей раз предпочла спать «сидя», все ж таки подтвердив его догадки на сей счет. Может, потому и обошлось без ожидаемого им храпа. Не очень вразумительное предупреждение Склайса о возможной опасности не стало помехой здоровому сну: Степан рассудил, что вряд ли кто-то станет шляться в темноте по руинам, да в обязательных респираторах. Поэтому всю ночь он проспал как убитый, а наутро был разбужен звуками вполне человеческой беседы.
– Да не буди ты его, – гудел сочный баритон, способный, наверное, вырвать из сна и поднять на ноги целую роту, – пускай себе спит. А мы пока примем. За плодотворный контакт с братьями по разуму!
– Все-таки я считаю, что надо бы его разбудить, – отвечал знакомый стариковский голос. – Поскольку не выйдет без него никакого контакта, эти брыдлы по-нашему не говорят.
– А вот погоди: мы сейчас выпьем и найдем с брыдлом общий язык. Не веришь? Гарантирую. Что брыдлы – всякую тварь живую начинаешь понимать, будь она хоть червем древесным, хоть самим деревом!
Степан, уже открывший к тому времени глаза, имел счастье лицезреть следующую картину: неподвижная, словно монумент, Арл пребывала в компании двух человек – их вчерашнего знакомца Склайса и неизвестного, отличавшегося крупным телосложением, слегка опухшим лицом и длинными русыми волосами. В центре композиции помещался стол, щедро заваленный дарами природы, сбоку у ног светловолосого возвышалось что-то вроде пластиковой канистры емкостью литров на шесть. Такое пробуждение вполне органично вписывалось в ряд других, принадлежавших воспоминаниям из Степановой земной жизни, когда сквозь утренний сон сначала начинали пробиваться смутно знакомые голоса – то ли самых стойких из вчерашней компании, еще не ложившихся, то ли самых ранних, уже опохмеляющихся. Степа поймал себя на желании пощупать рукой – не лежит ли рядом неопознанное женское тело в сладко спящем состоянии, но вовремя одумался: откуда ж ему, этому телу, было взяться на чужой планете? В остальном ощущение было ностальгически-узнаваемым, и даже дракон в него почему-то вписывался.
«А все-таки человеческие цивилизации, – подумал Степан, медленным со сна движением переходя в сидячее положение, – как бы ни были они широко разбросаны по галактике, несомненно, восходят к одному корню. И чем разваленнее миры, тем большее между их обитателями наблюдается сходство».
– Ага, вот он уже и сам проснулся, – спокойно констатировал незнакомый гость, разливая между тем синюю жидкость из канистры в стоявшую перед ним дружной кучкой металлическую посуду. И передал один стаканчик через Склайса Степану, сообщив торжественно:
– Я – Грумпель. – Словно одно его имя должно было произвести на пришельцев из других миров неизгладимое впечатление, как будто оно гремело из конца в конец вселенной, и именно в поисках его, Грумпеля, они явились в этот, позабытый богом мир.
– Степан, – сипло и до неприличия буднично представился «инопланетный гость», замечая, кстати, что и на долю драконицы было «розлито». Но, как видно, Грумпель, несмотря на браваду, робел предложить рептилии выпить, что и понятно: упомянутые живые твари и даже деревья, с которыми он до сих пор находил общий язык, были свои, родные, Степан тоже худо-бедно походил на местного уроженца, а вот как отнесется к такому занятию инопланетная по всем статьям форма жизни?.. Пока что Арл не шевелилась, словно бы глубоко замкнувшись в чуждой ей компании гуманоидных самцов, собравшихся спозаранку пьянствовать, тогда как ее женское сердце ратовало за здоровый образ жизни, заключавшийся в неустанной работе по обгладыванию зеленых насаждений. Грумпель глядел на звероящерицу в некотором сомнении, а Склайс заерзал, явно нервничая: он-то, как пить дать, наплел соседу семь верст до небес про разговорчивое чудовище, к тому ж еще пьющее, а оно громоздится над столом, как скала, и не реагирует, вроде как пренебрегает.
Старик перевел взгляд на Степана, отрекомендованного им за переводчика, и нерешительно спросил:
– А брыдл пить будет?
Со своей стороны, Степан, как следует присмотревшись к Арл, кажется, сообразил, в чем дело: она сидела на том же месте, где он видел ее вчера, засыпая, дыхание ее было ровным, а веки наполовину прикрыты, словно в задумчивости.
– Я думаю, что не откажется, – сказал он, на радость Склайса, и добавил: – Когда проснется. – Теперь ему стало ясно, почему она не разбудила его при появлении гостей – просто-напросто дрыхла. И даже сочного баритона Грумпеля оказалось недостаточно, чтобы нарушить крепкий девичий сон. «На заре ты ее не буди…» – пропел в голове насмешливый голос, в то время как Грумпель, отчаявшись пообщаться с чудовищем, махом опустошил свой «бокал», откромсал ножом порядочный кусок от фрюпа и принялся смачно им хрустеть. Склайс не отставал – и по части выпивки, и по части закуски, и Степану не оставалось ничего другого, как к ним присоединиться.