В "Марии" Митницкого привлекла не только острота конфликта, дающая сюжету все новые и новые повороты. Режиссер не прошел мимо этого, но поставил на службу главному, с его точки зрения, открытию драматурга: Мария Одинцова имеет право руководить людьми не по должности секретаря райкома, а по душе, по щедрости сердца своего и таланта, по нерасторжимости своей с делом, которому служит, которым каждодневно занята. Режиссер доверил центральную роль Валерии Заклунной, наделенной особым даром искренности, исповедничества, и бережно помог молодой, мало кому тогда известной актрисе слиться с героиней, отдать ей биение сердца, зажить ее жизнью.
И в "Варшавской мелодии" Митницкий нашел способ повести разговор о высоте нравственных критериев, о красоте душевной стойкости. Сохранив верность пьесе, режиссер возложил на Виктора бремя личной ответственности, трезво соразмерил ограниченный нравственный потенциал героя с безграничным запасом духовного богатства Гели. И в камерном по очертаниям спектакле возник образ драматической силы и трагической просветленности, взывающий не к состраданию, не к сочувствию, но к мужеству, — Геля Ады Роговцевой.
После этих двух спектаклей Митницкий представлялся мне режиссером сугубо психологического плана, увлеченным сложностью внутреннего мира человека, художником, интересы которого находятся преимущественно в сфере морали, утверждения положительных начал.
Пьеса Горького предъявила режиссеру особые требования. В ней исследуется не столько отдельно взятый человек, — как бы ни был внутренне он сложен и какие бы многообразные отношения ни связывали его с окружающими, но система социальных связей. Историческое предощущение новой жизни утверждается здесь от противного: мир "Варваров" закрыт почти наглухо, здесь варварство "деревянной" Руси — там варварство "железной" России, как писал Ю. Юзовский. Между Русью и Россией по всему пространству пьесы идет ожесточенная схватка; ее отзвуком становится разбросанный, шумный, многоголосый, нарастающий спор, в который вовлечены все персонажи без исключения. Они в ожесточении спорят друг с другом, с отсутствующими оппонентами, спорят с историей, пытаясь ощутить себя ее родными детьми, а не пасынками. Персонажи даются не только сами по себе, но и в скрещении сторонних мнений, чужих восприятий. Все тю большей части справедливы в нападках на окружающих, но не видят своих недостатков, все правы по отношению к другим, но катастрофически заблуждаются на собственный счет. Горький дает высказаться всем, предоставляя нам возможность соотнести одно высказывание с другим и ощутить "счет" истории, который она предъявляет каждому.
Суметь пойти вслед за Горьким в раскрытии социальных корней "варварства", дать прозвучать голосу истории в многоголосице шумной свары, наконец, осветить современной мыслью правдиво и широко воссозданную драматургом картину прошлой жизни — задача из самых сложных.
Поначалу спектакль несколько озадачивает: праздничной красочностью, динамической энергией, комической звучностью, причудливыми контрастами серьезного и смешного он как будто мало отвечает восприятию горьковской драматургии как сугубо психологической, в которой тема неторопливо движется сквозь толщу быта к потаенным до времени взрывам и катастрофам. Спектакль продвигается вперед рывками — от одного конфликта до другого, распадаясь по первому впечатлению на отдельные эпизоды. Разумеется, Горький определил жанр "Варваров" как "сцены в уездном городе", и все же в таком построении действия было нечто нарочитое, словно режиссер задался целью вынести на поверхность композиционный каркас пьесы, как бы минуя психологическую жизнь персонажей.
Но чем пристальней всматриваешься в спектакль, тем яснее видишь силы, которые сводят отдельные фрагменты в общую картину мира, расколотого на человеческие атомы, вступающие в беспорядочные отношения друг с другом. И в каждом таком отдельном атоме, в каждом случайном общении и непрочном союзе властно давало знать то, что стало первопричиной этой разобщенности.
При достаточно полной обрисовке каждого характера персонажи вызывают к себе интерес в первую очередь как обособленные системы, в каждой из которых происходит испытание этического начала. Сохранив психологические, бытовые, даже житейские краски, режиссер предпринимает социальное исследование. Выдвигая на первый план вопросы морали, он разоблачает отразившуюся в ней бесчеловечность общественных отношений. Режиссер толкует понятие "варварства" расширительно, понимая под ним забвение человечности.