У Ни только что был один англичанин, почтенный господин, очень элегантно одетый... После его ухода Ни говорит: «Представь себе, он читал по-русски все мои книги и приехал поговорить со мной о том, что ему делать». Он совершенно растерян. Говорит, что мир в ужасном состоянии и он, как христианин, не знает, что ему [нужно] делать, и просит Ни ему помочь, посоветовать. Ни ответил ему, что в своих книгах он отвечает на такие вопросы в общих чертах, но индивидуально
102//103
отвечать трудно. Нужно знать условия, знать самого вопрошающего, его возможности.
Знак времени! Кто бы подумал, что этот на вид такой солидный, спокойный, чинный господин едет из Парижа в Кла-мар (даже не предупредив Ни), чтобы найти у него ответ на такой вопрос? Какая всюду растерянность, и вспоминаются слова Апокалипсиса: «Люди будут в недоумении»[241].
Вечером последняя лекция Ни — подведение итога всех предыдущих. Лекция, освещающая совершенно по-новому все события в России, углубляющая их смысл и вскрывающая источники... Думаю, мало кто понял и оценил, хотя и аплодировали[242].
Среда, 3 апреля
Я полдня в Париже. Сначала в госпитале у моего бедного больного. Затем кое-какие покупки для больной сестры. Вечером — чтение Ибсена.
Утром за кофе Ни письмо от франц<узского> философа Le Senne. Хвалебный отзыв о книге Ни о Достоевском. Сообщает, что новая книга Ни (в издании La Senne и Lavelle) выйдет в июле, но о самой книге не пишет.
«Я думаю, — говорит Ни, — эта книга мало кому понравится. Французы в большинстве или картезианцы, или томисты, русские — платоники. Я же в линии Бёме. Я — волюнтарист».
Холод, срывается снег, и странно видеть из моего окна цветущее дерево абрикоса... Природа в таком же хаосе, как и весь мир. Для меня явно какое-то соответствие между миром неодушевленным (если, впрочем, есть таковой?) и одушевленным.
Пятница
Я у Осоргиной. Квартира полупустая. Мы ушли ужинать в кафе. Грустно!
Суббота, 6 апреля
Милая старушка няня пришла поздравить меня с именинами (хотя я праздную их по новому стилю). Принесла просфорку (вот где единство Церквей!) и бублики собственного пече-
102//103
нья. Она очень всех нас любит, а в ней для нас как бы оживает подлинная душа русского народа. Ее язык, такой московский, звучит, как голос России...
Сегодня Ни сказал мне, что вновь занялся своей будущей книгой о духе и духовной жизни. «Я перечитываю с начала Евангелие, и всюду там "дух", "рождение в духе", "дух ведет в пустыню", "дух нисходит". Но как мало обращают <внимание> именно на это в Евангелии!» — говорит он.
Воскресенье, 7 апреля
Сестра, бедная, едва двигается — сильная боль в ноге... Все хозяйство на мне. Хотя никого не звали, но к 5 ч. приходят проф. Ганеман (изгнанный из Германии), Ф. И. Либ, Извольская и М-lle Ильинская (член Пореволюционного клуба)[243], П. К. Иванов... К концу вечера мне плохо. Как всегда, в доме переполох. В 11 ч. зовут доктора. Он делает вспрыскивание и укладывает меня в постель на три дня. Находит сильное нервное переутомление, увы!
[Мой любимый] Ни всегда так мучится, когда я заболеваю, и это еще ухудшает мое состояние. Нужно видеть его [нежность], заботу, уход, чтоб оценить его сердце... Он то и дело наклоняется ко мне: «Маленький мой! [Любимчик]» — слышу его голос над собой и мучусь, что причиняю ему страдание. Нервность его требует особенной атмосферы покоя, а где теперь возможно дать ему этот покой?
Вечером, или скорее уже ночью, он садится около меня в кресле и говорит каким-то особенно проникновенным голосом: «Я сейчас молился, и вдруг одна мысль как-то пронзила меня: если верить в Бога — ничто не должно быть страшным!»
Я догадываюсь. Он молился обо мне, боялся за меня, и эта мысль его утешила, ободрила... Ни очень боится болезней. Это травма его детских лет, проведенных у постели всегда больной (печень) матери[244] с ее тяжелыми припадками прохождения камней, когда она кричала всю ночь, и маленький Ни дрожал от страха, слушая эти крики.
«Я не боюсь ни пушек, ни ружей, но боюсь болезни», — часто говорит он мне... И это не слова. Я как сейчас вижу его ночью, при свете огарка, склоненного над статьей (кажется, о
104//105
Соловьеве), в то время как над нашим домом летали и разрывались снаряды, [из которых один попал в комнату над кабинетом Ни, но не разорвался (каким-то чудом!) и утром был найден под кушеткой дамы, живущей над нами, и с большими предосторожностями вынесен из дома. Ходил Ни и под пулями на разные собрания в Москве во время восстания большевиков, ходил в Манеж уговаривать солдат сдаваться и напрасно не проливать кровь (в дни, когда в Петрограде уже произошло падение царской власти, а в Москве еще была полная растерянность и часть войск была на стороне монархии). Он не из тех, что смел лишь на словах... Он всюду и всегда защищает то, во что верит, и этого-то многие ему не прощают...]
242
Лекция, заключающая цикл «Плоды русской мыслиXXв.» (Последние новости. — 1935. — 31 марта. — № 5120).
243
Ирина И. Ильинская — княгиня, общественная деятельница, меценатка, член группы пореволюционной молодежи, член Парижского отдела Союза российских национал-максималистов, сотрудничала с журналами «Завтра», «Утверждения», входила в Совет Старшин и Исполнительный комитет «Пореволюционного клуба».