«Подобное было и раньше — в Германии в сорок пятом, во Франции после коллаборационизма, в Венгрии в пятьдесят шестом, в России постоянно, — сказала Козима. — И сейчас так происходит, и потом будет. Дела, которые были закрыты, ныне открываются, и все ищут какого-то прикрытия. Защищая себя, сводят счеты. Эти старые партийцы сейчас в унынии. Им обещали, что они навсегда останутся в истории. Они пошли на сделки, они приобрели себе дома и чувствуют себя теперь обманутыми. Но они рассчитывают выжить и начать сначала. Они знают: мир без них не может. Все, что от них требуется, — показать, что они слишком осведомлены. Но для этого им надо кое-чем пожертвовать. Так почему не знаменитостью, стоящей на высоком пьедестале? Он был неуязвим, таким стать помогли ему они. И им нетрудно снова его этого лишить. Он был не хуже прочих — вероятно, и не лучше. Так вы собираетесь помочь им? Вы опубликуете свою статью?»
Я на мгновение задумался. «Наверно, нет. Слишком важна его работа. Он оказал огромное влияние. Тогда погибнут и его идеи». «Я вижу, вы под впечатлением от него», — сказала Козима. «Да. Я отношусь к нему как к другу». «И ради друга вы готовы промолчать», — сказала Козима. «Если считаю это важным — да». «А если через два десятка лет кто-нибудь возьмется описывать жизнь Фрэнсиса Джея, как вы думаете, что про вас напишут? — спросила Козима. — «Он знал правду, но молчал». «Я не такая важная персона. И потом, совсем не обязательно, чтоб мир знал все». «Вы, журналист, так говорите?» — удивилась Козима. «И журнецам не чужды человеческие чувства. По крайней мере, некоторым». «Будете молчать и о других? — спросила Козима. — О Гертле, Монце, Кодичиле?» «Буду просто придерживаться книжных страниц», — ответил я. «А жизнь и преступления не имеют отношения к этим страницам?» — вопросила Козима.
Я поглядел на нее. «Не пойму, на чьей вы стороне». «Бедный Фрэнсис, — изрекла она. — Столкнулся с тем, чего понять не может. Я думаю, мир — место постранней, чем вам казалось». «Знаете что, Козима, — сказал я, — вы могли бы быть чертовски привлекательной, если бы все время не произносили таких громких фраз». «А разве я все время их произношу? — сказала Козима, и я увидел с удивлением, что она немножко покраснела. — Если вы только не имеете в виду, что я, как немка, по-английски говорю не лучшим образом». «Прошу прощения, я хотел сказать совсем не это. Я имел в виду, что у вас одни сплошные заговоры, все, по-вашему, подстроено, спланировано. Превращаете весь мир в сплошную детективную историю. Когда бы я ни говорил с вами, кругом одни мошенничества, сговоры, предательства, обманы... Я не уверен даже, был ли заговор вообще».
«Конечно, — отвечала Козима, — мир полон заговоров. Не находите ли вы, что наш послевоенный мир на самом деле часто представлял собою детективную историю? Разве вы не знаете, что когда в Восточной Европе стали открываться досье, люди везде просили, чтоб их вновь закрыли, так как слишком многим западным карьерам пришел бы конец? Какая же, по-вашему, это история?» «Я думаю, что в большей мере философская и человеческая, — сказал я, — более приближенная к истинному положению большинства вещей». «А вам известно, каково оно? — спросила Козима — Тогда, я думаю, не следовало вам так интересоваться Басло Криминале. Не задавали бы вопросов — не пришлось бы слышать неприятные ответы». «Действительно», — сказал я. «И не сидели бы сейчас со мной в «Ля Рошетт». «И это тоже верно». «И я бы не узнала о вас столько, — продолжала Козима. — Мне кажется, наши истории в конечном счете не так уж различаются».
Но тут возник Арман, принесший на серебряном подносе сложенный листок бумаги. «Пора рассчитываться, — сказала Козима. — Европа, Фрэнсис, возьмет это на себя». Я увидел, как она достала какую-то еврокредитную карточку и положила на поднос. «Спасибо, Козима, — сказал я, — славная кормежка». «Мы рады, что доставили вам удовольствие, — ответила она. — А где ваша гостиница?» «Гостиница? Пока нигде». «Но разве я вам не велела заказать? Сейчас в Брюсселе очень нелегко устроиться». «Нет, не велели, Козима, — ответил я. — Пора обзванивать гостиницы, пока не поздно». «Боюсь, что поздно, — отвечала она, глянув на часы, — Брюссель сейчас набит битком. Проводят свои встречи европейские министры, натовские генералы. Готовится большой показ моделей, «Роллинг стоунз» в городе...» «Чудненько, — сказал я. — После вечера в одном из лучших европейских ресторанов — ночевка на вокзальной лавке». «Нет, — сказала Козима, — вы принесли нам много пользы. Европа что-нибудь для вас найдет».