«Миленько, — заметил я, оглядывая лифт, где не только пол, но и потолок и стены были выстланы коврами. — И здесь... а где это мы?» — промолвил я, когда из лифта мы вышли в большой, украшенный растениями вестибюль. Огнетушитель, к коему я прислонился, ожидая, пока Козима найдет ключи, сорвался почему-то со стены. «Пожалуйста, потише, — попросила она. — У меня соседи — такие буржуа!» «Соседи? Это что, ваша квартира?» «Я вас прошу, для обсуждения прав собственности это место не подходит», — бросила она, отпирая дверь. «Весьма любезно с вашей стороны, что вы приводите меня к себе в квартиру в это время суток», — сказал я. Рядом распахнулась дверь, и высунулся некто вне себя от ярости. «Входите, вы не представляете, кто нас подслушивает», — проронила Козима. Как я уже сказал, когда она распоряжалась, все на удивление беспрекословно подчинялись.
Квартира, куда мы вошли, была большая и красивая, с великолепной панорамой освещенных величественных зданий Брюсселя, но при этом было ясно, что существование Козима ведет довольно аскетичное. Вдоль стен гостиной протянулись стеллажи почти без книг, с отдельными случайными изданиями. Увидел я большой диван, заваленный досье кофейный столик. Кухонька была полна компактных и бесцветных, как у немцев водится, электробытовых штуковин, в спальне на полу лежал большой матрас. «Прошу прощения, здесь недостаточно для вас опрятно, — извинилась Козима, двигая бумаги и досье. — Нельзя сказать, что я ждала вас». «А Кронпринц Объявлений..?» — произнес я. «Битте?» «Монца в самом деле был там в ресторане?» «А вы не видели? — спросила она, вынимая пылесос из шкафчика необычайной чистоты. — Монца — друг Вильнёва, Кодичил — друг Монцы. Думаю, что все они масоны или что-то в этом роде».
Она стала яростно все пылесосить. «Да что же это? — воскликнул я. — Послушайте, совсем не обязательно сию минуту браться за домашнее хозяйство». «Это значит, что когда я завтра появлюсь у него на четырнадцатом этаже, он, помахав моим отчетом, скажет, что, мол, это все прекрасно, — выкрикнула горько Козима, — но так или иначе мы не можем ставить под угрозу судьбу Новой Европы, портить нашу остполитик. И поэтому судьба Новой Европы будет такой же, как и судьба Старой. Я так думаю, а вы?» «Выключите это», — попросил я. «Досье, работе над которыми я отдала два года, пропадут, — кричала Козима, — Кодичила выпустят, и он вернется в Вену, вновь к своим студентам». «Если найдет их», — отозвался я. «Ноги поднимите-ка, пожалуйста, — сказала Козима. — Так все и будет продолжаться. Останутся все те же, только сменят вывески. И молодежь усвоит их уроки. Номенклатура пребудет вечно. Поднимите-ка еще раз ноги!»
«Козима, сейчас же выключи», — сказал я. «Они любезно выразят мне благодарность за мои расследования и переведут на что-нибудь еще, — кричала Козима. — Возможно, на Говяжью гору, где я принесу меньше вреда. Знайте, что я ненавижу эту их Говяжью гору, я плевала на нее!» «Успокойся, Козима, — сказал я, сдерживая ее. — Послушай, все и так прекрасно, я не видел отродясь квартиры чище. Не пойму, зачем ты это делаешь?» «Затем, что если мы будем спать вместе, я хочу, чтобы тебе у меня было в самом деле хорошо», — ответила она. «Что-что? — переспросил я. — Выключи сейчас же, Козима!» «Я говорю, чтобы тебе у меня было в самом деле хорошо», — повторила она, выключая агрегат. «Придаточное условное», — сказал я. «Если мы будем?.. Но ты, может быть, не хочешь? Есть еще диван, могу почистить его для тебя».
«Поди-ка сюда на минутку, Козима, — позвал я. — А ты хочешь?» «Ты не знал?» «Я говорил тебе, я ничего не знаю». «Но ради этого я и следовала за тобою в Бароло», — сказала Козима. «Как? Это было из-за Криминале», — возразил я. «Он меня тогда не интересовал, — ответила она. — Тогда я интересовалась Монцей, так как это друг Вильнёва. А за Криминале я следовала потому, что ты следовал за ним. И потому, что ты солгал насчет своей газеты, и потому, что мне хотелось быть с тобой. Но ты все время был с венгерскою агентшей, кроме вечера, когда разразилась буря. Я, конечно, справки о ней навела. Ты знаешь, что на Кано она ездила, чтоб встретиться там с Кодичилом?» «Да? Зачем?» — осведомился я. «Он хотел, чтобы агентша помогла ему воспользоваться теми счетами». «Что ж, может быть, ты и права, — заметил я. — Наши истории имеют меж собою больше общего, чем мне казалось». «Разреши, — сказала Козима, — я наведу порядок в спальне». «Да она и так сверкает чистотой!»
О том, что было — или чего не было — в остальное время моего пребывания в Брюсселе, я, как это бывает, не готов сказать ни слова. По примерно следующим причинам. Чуть поздней лежал я на матрасе в пустой, голой, без единой занавески, идеально чистой спальне где-то над залитыми светом брюссельскими куполами. Рядом распахнулась дверь ванной, и в потоке света я увидел Козиму, покрытую каплями душа там, где прежде было сухо, обнаженную там, где она была прикрыта. Темные волосы она подобрала, на шее поблескивала золотая цепочка. Она приблизилась и стала предо мной, великолепная и смущенная. «Фрэнсис, — начала она, глядя на меня сверху вниз, — пойми, что в западных правительствах по-прежнему работают как минимум четыре с половиной сотни неопознанных агентов штази». «Ни слова больше, — попросил я. — Козима, иди ко мне». «Пообещай мне кое-что», — сказала она. «Ну, конечно, обещаю». «Если что-нибудь произойдет здесь, никому не скажешь? Останется все между нами?» «Безусловно. Этой встречи не было вообще».