«Объявлементи! — фыркнула мисс Белли. — По-моему, объявлементи-то во всем и виновати. Басло их на дух не переносит, особенно в исполнении Монцы». И вскоре я вынужден был признать, что в ее словах есть определенный резон. Без объявлений никакая конференция не обходится; но Монца превращал сей рутинный процесс в высокое искусство. Исключительно благодаря этому умению — прочие заслуги не в счет — ему и доверяли руководство всевозможными ответственными оргкомитетами; он был международным гроссмейстером по хлопкам в ладоши и брякам ножа о графин, виртуозом громобойного молотка и заливистого колокольчика. Мне еще предстояло убедиться, что Монцевы объявления застревают в сердцах участников конференций на годы и годы, меж тем как собственно доклады, заседания и приемы, о которых он возвещал, бесследно стираются из памяти.
Короче, Монца нечеловеческим усилием переборол растерянность и разобъявлялся вовсю. Колоссальная махина литературного форума задышала, сдвинулась с мертвой точки. В первую очередь мы выслушали объявление об установленном распорядке дальнейших объявлений. Монца объявил, что собирается делать объявления каждое утро, ровно в десять, перед началом заседаний. А коль скоро именно объявления — залог успеха любой конференции, желательно, чтоб при этом присутствовали все делегаты до единого, даже те, кто не сможет или не захочет посетить сами заседания. Впрочем, если в какой-нибудь из дней утренней порцией объявлений можно будет пренебречь — что весьма и весьма сомнительно, — об этом нам объявят особо. Потом Монца огласил список предполагаемых докладчиков и тематику докладов, график работы секций, примерный регламент заседаний, перерывов, питаний и аперитивов, а также список многообразных культурно-досуговых мероприятий, запланированных оргкомитетом, дабы наше интеллектуальное напряжение периодически ослабевало: например, водная прогулка, экскурсия в старинный Бергамо, торжественный ужин при свечах по окончании первой половины срока, концерт камерной музыки на близлежащей вилле Беллавеккья (совсем рядом, другая сторона лаго, обратна-туда...) и тому подобное.
Засим Монца объявил, что сегодня вечером в зале Девяти Муз состоится большой прием, который увенчается парадным банкетом в трапезной фра Липпо Липпи. Банкет почтит своим присутствием попечительница фонда Маньо, г-жа Валерия Маньо, специально прибывающая из США, — к счастью, на острове обнаружилась посадочная полоса, способная вынести вес ее личного «боинга-707». В заключение Монца объявил, что на данный момент запас объявлений исчерпан, но запас был солидный, в связи с чем до начала приема осталось, увы, всего минут двадцать. А ведь наверняка мы не прочь переодеться; а ведь приготовленные для нас апартаменты разбросаны по всей обширной территории; а ведь мы тут зазря теряем драгоценное время, давно пора бежать в секретариат за ключами и гостевыми ордерами. «Однако мы уже на полчаса опоздали», — сказал я мисс Белли, сверившись с циферблатом. «Это по британским меркам, — отвечала та. — В Италии стандарты льготные: кто опаздывает на час, тот является на полчаса раньше срока».
В секретариате, где выстроился длинный хвост из жаждущих заполучить ключи, я влип в скользкую ситуацию — первую среди многих, ожидавших меня в Бароло. Не знаю, по какой причине (моя ли телеграмма оказалась чересчур лаконичной, языковой барьер — труднопреодолимым или итальянские нравы — излишне вольными), но нам с Илдико отвели одну комнату на двоих. Нет, у меня возражений не возникло—и вы бы меня поняли, если б хоть раз увидели Илдико воочию, — зато она имела полное право закатить скандал. «Ну, куда мы теперь?» — спросила Илдико; пока я толкался в секретариате, она наслаждалась панорамой озера, стоя на свежем воздухе, у перил террасы. «Нас обоих сунули в Мемориальную купальню». «В купальню? Значит, спать придется в воде?» «Вряд ли непосредственно в воде, но что в одной постели — уж точно. Хочешь, пойду пособачусь с ними по этому поводу?»
Илдико вылупила глаза: «По такому поводу — и собачиться?» «Да я не то чтоб сам собирался собачиться, просто думал, что, может, ты будешь против». «Собачиться с бюрократами — себе дороже. Заведут канитель, за неделю не расхлебаешь. А мне казалось, на Западе это не считают развратом». «Погоди, Италия — еще не весь Запад. Словом, ты согласна?» «Конечно, согласна. Глянь, благодать-то какая! Лучше, чем в цекистском профилактории. На Западе всюду так?» «Боюсь, далеко не всюду. Местами Запад просто омерзителен. По сравнению с тем, что ты видишь, — даже не местами. Сплошь». «А на чьи деньги эта благодать устроена?» «На деньги штатовской попечительницы. Состояние она сколотила, если не ошибаюсь, на самолетах и лекарствах. Так что перед тобой, можно сказать, американский империализм с человеческим лицом». «Значит, теперешним кайфом я обязана империализму?» «Ему, родимому. Тебя это раздражает?» «Ни фига не раздражает. — Илдико цапнула меня под локоть. — По мне, тут просто рай земной. Ну, где наш шалаш? Веди!»
Поминутно разворачивая топографическую схему, которой меня снабдили в секретариате, мы с Илдико зашагали сквозь буйные заросли плодовых деревьев по дорожке, ведущей вниз, к Мемориальной купальне, — она, как вы, очевидно, сообразили, находилась на берегу, у самого уреза воды. Вокруг, по справедливому наблюдению Илдико, цвели райские кущи. Точнее не скажешь: как внутри, так и окрест вилла Бароло сияла беспорочным совершенством, единственный недостаток коего заключался в отсутствии каких бы то ни было недостатков. В любой здешней несуразице просматривалась высшая целесообразность. Парк, которым мы с Илдико проходили, в своем роде являлся шедевром не менее вдохновенным, чем фрески и скульптуры, виденные нами в вестибюле. Всякая терраска возделана, всякая грядочка взрыхлена, всякий кустик аккуратно подстрижен. Очертания деревьев исполнены глубокого смысла, изломы скал зовут к восхождениям в эмпиреи, а еле различимые тропы — к волнительным сюрпризам: к гроту, бельведеру, панораме, птичьему полету, мраморной востроглазой нимфе или ражему мудрецу античности — эпохи, когда без одеяний думалось лучше и никто этим не смущался.
Природа здесь была укрощена и приручена. За парком начинался лесистый неровный склон, каждая трещинка, каждый укромный уголок и каждая впадинка которого выполняли какую-нибудь полезную функцию: тут высажены кусты папоротника, там устроен миниатюрный грот, чуть поодаль — подобие античного храма, импровизированный водопадик и так далее. Не пропадали втуне и впадинки, трещинки, укромные уголки мраморной анатомии нимф, небожителей, атлетов и вакханок, которыми было поутыкано все вокруг. Фонтанчики, струи и гейзеры, бившие из грудей, ртов, ягодиц и причинных мест, сливались в сплошную водную феерию, при этом внося свой вклад в водоснабжение прудиков с золотыми рыбками и многочисленных ручейков, которые, в свою очередь, подпитывали обрамлявшее панораму озеро. Мы спустились к его глади по подсвеченным ступенькам и полюбовались темной охрой предзакатных вод, расцвеченных светлячками солнечных бликов, — в истинном парадизе не бывает недоработок.
Мемориальная купальня тоже превзошла все ожидания. Старинная постройка была реконструирована в самом что ни на есть модерновом стиле и превращена в комфортабельное палаццо, состоящее из номеров «люкс», в каждом из которых было бы не зазорно остановиться величайшей еврознаменитости. Наш с Илдико номер состоял из спальни, ванной и огромной гостиной (она же рабочий кабинет). Кровать оказалась поистине королевских — нет, императорских, даже генеральносекретарских пропорций. Терракотовый пол спальни устлан дивными турецкими коврами, по стенам с продуманной небрежностью развешаны гобелены.
«И все это нам?— восхищенно пролепетала Илдико, оглядевшись по сторонам. — Почему?» «Наверно, надеются на хорошую статью, — вздохнул я. — Жаль только, напечатать ее нам будет негде». «Ой, какая прелесть! — взвизгнула Илдико, раскрывая створки антикварного гардероба. — Прислуга уже распаковала наши вещички! И это все твои шмотки? Какой кошмар! Приезжаешь в такое приличное место, а сам одет как последняя дворняжка! А я думала, ты богач».