Но в конце концов набрел я и на писателей. Сначала мне попался литературный редактор из Парижа, задвинутый на теории случайных символов; потом председатель Союза индийских писателей, который немедленно заставил меня подписаться под какой-то петицией; третьим был Нобелевский лауреат из маленькой североафриканской страны, где сей лавроносец, по его собственным словам, был не просто самым знаменитым, но еще и единственным писателем. А дальше пошло-поехало: в дальнем конце зала я углядел своего давнего знакомца Мартина Эмиса, погруженного в беседу с Гюнтером Грассом; вскоре к ним присоединились Сьюзен Сонтаг и Ханс Магнус Энценсбергер. Прочесав зал (Илдико по-прежнему обрабатывала террасу), я окончательно убедился в широкомасштабности и изумительной сбалансированности конгресса. Профессор Монца виртуозно рассчитал идеальную пропорцию Запада и Востока, Европы и Азии, Соединенных Штатов и Океании, а главное — Литературы и Власти. И, как обычно происходит в начале непростого диалога, проблемы не заставили себя ждать. Служители большой политики немедленно скучковались и вели сугубо профессиональные разговоры в кругу посвященных; писатели же общались исключительно с собратьями по цеху и говорили только о литературе. Неудивительно, что устроителям форума понадобился деятель калибра Басло Криминале, чтобы навести мост между двумя столь несхожими берегами.
Я еще раз огляделся по сторонам — Криминале отсутствовал. Тогда, собрав в кулак все свое мужество, я подошел к профессору Монце. «Что стряслось с Криминале?» — спросил я. «Прего, не нада даже упоминатти при мне об этот человекко, — мрачно ответствовал профессор. — Слуги ищут его и тутто и таммо. Сегодня он должен говоритти большой спиччи. Он как примадонна. И миссис Маньо тоже б пропалья. Надеюсь, ее плано не поменяцца. А сейчас скузи, я буду делать объявлементи. Ахтунг, прего! — Монца вскочил на стул и хлопнул в ладоши; гул немного поутих. — Чрезвычайное объявлементо! Оба наши почетных гостья куда-то запропастицца, а шеф-повар больше ждатти не желатто. Пора начинатти ла трапеза! У двери висит плано, где написано, кто где сидитти. Итак, начинаем наш банкетта!»
Все — и великие писатели, и видные политики — ринулись вперед. Несколько минут не совсем приличного замешательства, неизбежного, когда сто человек пытаются протиснуться к маленькому листку бумаги, — и благонравие восторжествовало, гости чинно прошествовали в величественную обеденную залу и расселись по местам. Банкет начинался.
Знаменательный момент настал. Я сидел в прославленном зале Липпо Липпи не менее прославленной виллы Бароло и вкушал трапезу бок о бок с великими. Убранство столовой уже зашкаливало за пределы совершенства: скатерти камчатного полотна, посуда из чистого серебра, венецианское стекло, вспыхивавшее бликами почти столь же ослепительными, как незабвенный костюм отсутствующего Басло Криминале. Я обследовал сопредельные территории. Справа сидела уже знакомая мне японская дама (нагрудная карточка извещала: Тиэко Макэсума, Токио), экономический советник правительства Кайфу. Слева я обнаружил темноволосую немку в ослепительном брючном костюме черной кожи (Козима Брукнер, Брюссель). Сначала я попробовал вступить в контакт с мисс Макэсума, но она лишь изящно подносила пальчик к губам и целомудренно улыбалась. Я вспомнил, что дама незнакома с английским, и перенес свое внимание на левый фланг.
«Как доехали? Нормально?» — для начала спросил я. «Nein, это был кошмар, — ответила Козима Брукнер. — Фы тоже из этих, из писателей?» «Я журналист. А вы что, писательница?» «Я работаю в ЕЭС. Отдел, который насывается «Говяжья гора». «Должно быть, очень интересная работа... А как вам нравится вилла?» «Битте?» «Я спрашиваю, нравится ли вам вилла?» «Не знаю. — Фрау Брукнер задумалась. — Фозможно». «Хороший вид из окна?» «Вид? Куда вид?» «Ну из окна вашего номера. У вас хороший номер?» «Так себе. А почему фы задаете мне все эти вопросы?» «Просто так, разговор поддержать...». «Ja-ja, поддержать разговор, понятно». Козима Брукнер отвернулась от меня и потыкала вилкой своего соседа слева, очевидно желая с ним о чем-то побеседовать.
Но не у меня одного были сложности со светским общением. Илдико Хази, угодившая на противоположный конец длинного стола, оказалась зажата между угрюмым американцем и угрюмым скандинавом. Из своего заточения она то и дело строила мне гримасы одна свирепее другой. Но наши с ней безуспешные попытки навести мосты между литературой и политикой были ничто по сравнению со страданиями профессора Монцы. Несчастный организатор конгресса сидел у главного стола в прискорбном одиночестве: два пустых стула (Криминале и Сепульхра) с одной стороны, один пустой стул (наша падрона Валерия Маньо) — с другой. Самолет падроны, судя по всему, так и не прилетел. К профессору ежеминутно подбегали слуги, шептали на ухо что-то срочное, но Монца лишь раздраженно отмахивался.
А тем временем гостей потчевали восхитительнейшими яствами, поили изысканнейшими винами. И все же чувствовалось, что надвигается катастрофа. Уже все присутствующие должным образом оценили пустынность главного стола, и отсутствие основных действующих лиц начинало действовать на зал подавляюще. Все разговоры, да и само собрание как бы лишились смысла. Мы были как оркестр на фортепьянном концерте — сидим, играем, а партию фортепьяно исполнять некому, солист не явился.
Тем не менее мы благополучно справились с божественным огуречным супом и уже приступали к умопомрачительной пармской ветчине с ломтиками дыни, когда от дверей донеслись какие-то непонятные звуки. Оглянувшись, я увидел там Сепульхру: царственно вскинутая голова, необъятное кимоно до пола; из-за плеча императрицы выглядывал куда менее внушительный Криминале. К ним бросился дворецкий и немедленно сопроводил к почетному столу. «Как, вы начали без нас?! — довольно громко сказала Сепульхра «Заставлятти ждатти сто человекко! — кудахтал Монца. — Где вы пропадальи?>> «Басло работал», — пророкотала Сепульхра. «Да, надо было набросать одну статейку», — извиняющимся тоном произнес Криминале усаживаясь. Позднее выяснилось, что классика отыскала мисс Белли — он сидел в неосвещенной беседке на берегу озера и слушал на плейере кассету с записью книги Кьеркегора «Или — или».
С появлением Криминале зал чудесным образом преобразился. Лицо Монцы засияло от облегчения и удовольствия, и это блаженное состояние тут же передалось всем присутствующим. Атмосфера разрядилась, великие писатели снизошли до политиков, а выдающиеся политики снизошли до литераторов. Козима Брукнер внезапно утратила интерес к своему соседу слева, резко повернулась в мою сторону и на сей раз ткнула вилкой уже меня. «А фы?» — спросила она. «Что я?» «Фы доехали нормально?» «Вполне». «И фы работаете в газете, так? В какой газете?» Я сдуру ответил, как называлась моя бывшая газета, и тут же попался. «Этой газеты больше не существует, — заявила немка. — Уж я-то снаю, ведь я работаю в штаб-квартире Европейского экономического сообщества. Мы в Брюсселе снаем обо всем». «Знаете, так помалкивайте, — сменил я тактику. — На самом деле газета — прикрытие для более серьезного проекта». «Аха, так фы тут нелегально? Очень интересно. Мы будем говорить немного позднее». Я в тревоге посмотрел на Илдико. Та скорчила мне очередную гримасу и ласково улыбнулась соседу.