…Впоследствии, сотрудники кафедры экспериментальной хирургии Института Красной Медицины никак не могли понять, с чего это всегда очень сдержанный на похвалы Иван Арнольдович вдруг стал при каждом удобном случае расхваливать этого нового младшего научного сотрудника, да ещё и взялся готовить его к защите кандидатской диссертации. В том, что защита эта будет провалена, не сомневался никто: как ни силился МНС Шариков, как ни пытался вставлять какие-то реплики в разговорах с коллегами, всем было ясно, что хирург из него — как из дворового пса балерина. Ему и на операциях-то даже близко не позволяли подходить к операционному столу: так… "принеси-подай" — и, как прежде за обеденным столом в профессорской квартире, так и теперь в операционной Полиграф лишь подавал ланцеты и пинцеты, зажимы и тампоны… Видно было, что не дотягивает парень — не только на фоне докторов и ассистентов "старой школы", но даже и на фоне таких же, как и он сам, вчерашних выпускников Института Красной Медицины. Поэтому известие о том, что защита шариковской диссертации прошла на отлично, стало настоящей сенсацией! Потом, правда, говорили, что выступал на защите не столько сам аспирант, сколько его научный руководитель, что этот самый научный руководитель, чуть ли, не сам написал эту диссертацию вместо Полиграфа… что на квартиры членам ВАКа накануне защиты звонил — страшно сказать! — чуть ли, не сам товарищ Жаровкин, всемогущий Первый зам Наркома Внутренних Дел… но, конечно же, врали, канальи.
О своём аспиранте доктор Борменталь ни словом не обмолвился профессору Преображенскому — не хотел нервировать старика неприятными воспоминаниями. К слову сказать, и сам профессор, который в былое время очень живо интересовался институтскими новостями, вдруг замкнулся в себе, стал нервным и нелюдимым — а однажды, во время совместного обеда прозрачно намекнул доктору, что для всех будет лучше, если он, доктор, в течении ближайшего месяца станет столоваться не у профессора, а где-нибудь в другом месте — и вообще, постарается как можно меньше бывать в бывшем Колабуховском доме: " — Это не потому, что я не хочу видеть Вас, дражайший Иван Арнольдович, и не потому, что я Вам не доверяю: просто — мало ли? — вдруг Вы ненароком узнаете то, что ни Вам, да и никому лучше не знать?… — казалось, Филиппу Филипповичу очень не хотелось об этом говорить, и он поспешил перевести разговор в иное русло: — Но, разумеется, доктор, как только будет подходящий материал — в любое время, днём или ночью! С Петербургским… тьфу! — как его теперь? — ах, да, с Ленинградским зоосадом Вы на связи? Если что — пусть присылают с аэропланом! И помните: гипофиз и железы павиана предпочтительнее, нежели гипофиз и железы бабуина! А теперь — по рюмочке!"
Впоследствии доктор Борменталь часто вспоминал этот разговор. Ровно через две недели после него, ближе к вечеру, он доставил на квартиру профессора склянки с гипофизом и семянными железами молодого павиана, убитого в Московском зоосаде матёрым самцом. Профессор был крайне взволнован, и едва не выронил склянки с препаратами — но, к удивлению доктора, тут же, чуть ли не силой вытолкал его за дверь, заявив, что при этой операции ассистенты ему не понадобятся. Это была их последняя встреча: уже после похорон Дарья Петровна шёпотом рассказывала доктору, что едва выставив его за дверь, профессор бросился к телефону — и уже через десять минут к подъезду подъехали три автомобиля… что какие-то вежливые люди в военной форме без знаков различия поднялись в квартиру, пригласили профессора ехать с ними, хотели, было, помочь Филиппу Филипповичу нести его саквояж — но профессор, с совершенно несвойственной ему грубостью едва ли не оттолкнул вежливого военного, и, уцепившись в сак двумя руками, отрывисто бросил: " — Я сам! Время теряем! Едем!" Домой профессор вернулся только к вечеру следующего дня, — рассказывала Дарья Петровна, — и вернулся сам не свой: всю ночь не спал, ходил по кабинету, курил… Утром ему сделалось дурно, и Дарья Петровна попросила Зину телефонировать в клинику при Институте Красной Медицины, чтобы вызвать его, Ивана Арнольдовича — но Ивана Арнольдовича, как назло, не оказалось на месте… Вместо него к Филиппу Филипповичу пришли два других доктора — чужие доктора, незнакомые — осмотрели профессора, и сказали, что это, всего лишь, простуда; поставили ему какие-то уколы, и велели Зине поить Филиппа Филипповича горячим чаем с малиновым вареньем… Сказали, что Иван Арнольдович сейчас занят, что они сами будут приходить и лечить профессора — и каждый день приходили, осматривали Филиппа Филипповича, ставили уколы — но от этих уколов ему становилось только хуже… А потом Филипп Филиппович умер. В некрологе, который напечатали в "Правде", было написано, что он умер от скоротечной пневмонии — но она, Дарья Петровна, уверена: умер наш дорогой профессор от этих уколов! Ах, если бы Иван Арнольдович не был так занят!…
…Опечатывать квартиру профессора Преображенского приехал сам Заместитель Наркома товарищ Жаровкин. Едва скользнув взглядом по Зине и Дарье Петровне, процедил своим архаровцам: " — Посторонние в квартире!" — и те, буквально, вытолкали обеих женщин не только из квартиры, но и из подъезда на мостовую. Дарье ничего другого не оставалось, кроме как отправиться пешком на Ярославский, а оттуда — в родную деревню, в которой она не была уже лет двадцать, и где её никто не ждал; Зина же прямиком направилась в факультетскую клинику при Институте Красной Медицины, разыскала там доктора Борменталя, и с криком: "Не дайте погибнуть на улице, Иван Арнольдыч!", упала ему в ноги. Как ни был напуган доктор рассказом Дарьи Петровны, а всё же, решился принять участие в судьбе Зины: упросил Главврача принять гражданку Бунину на ставку технической работницы — то есть, попросту говоря, поломойки при клинике — с выделением ей для жилья служебной комнаты в цокольном этаже, между кастелянской и мертвецкой. И на том спасибо.
Ни доктор Борменталь, ни Зина, ни Дарья Петровна не знали, да и не могли знать, что в то самое время, как одна из них тряслась в общем вагоне, отправляясь навстречу неизвестности, а другая рыдала в холле факультетской клиники, мрачный Жаровкин телефонировал из профессорской квартиры сначала Самому наркому Ягоде, а затем, получив инструкции от шефа — в Институт Красной Медицины, где срочно затребовал прислать в бывшую квартиру скончавшегося профессора Преображенского специалиста для разбора бумаг профессора — новоиспечённого кандидата медицинских наук Полиграфа Полиграфовича Шарикова. Не знали они — да и не могли, конечно же, знать — и о том, что пройдёт совсем немного времени, и никому не известный прежде кандидат медицинских наук Полиграф Шариков получит на руки ордер за подписью Зампред МосГорИсполкома товарища Пеструхина — и, на основании этого ордера, вселится во все восемь профессорских комнат… что в одну из ночей сам Первый заместитель Наркомвнудела товарищ Жаровкин пожалует в эту квартиру, и Шариков выдаст ему одну-единственную папочку из обширного архива бывшего владельца — и что товарищ Жаровкин увезёт эту папочку, и её спрячут так, что никто и никогда больше эту папочку не увидит… что в один прекрасный день доктору Борменталю будет предложено написать для Полиграфа Полиграфовича, вслед за кандидатской, и докторскую диссертацию… что, написав её, Иван Арнольдович вдруг, внезапно попадёт в такое странное место, в котором через несколько дней будет рассказывать незнакомым угрюмым людям совершенно ужасные вещи, и мечтать только об одном: чтобы только эти люди его больше не били… что вскорости судьба сведёт его на Салехардской пересылке с ещё недавно всесильным партийным бонзой Швондером — и что жить этому Швондеру осталось ровно год и три месяца… Ничего этого они, конечно же, не знали, да и знать не могли…
…Ранним ноябрьским утром 1957 года во двор Института Экспериментальной Хирургии им. проф. Ф. Ф. Преображенского въехал новенький персональный ЗИМ; услужливый шофёр проворно выскочил из машины и поспешил распахнуть дверцу. В следующий момент из машины вышел невысокий пожилой мужчина в дорогом английском костюме: его пиджак украшали золотая звезда Героя СоцТруда и орден ленина. Это был хорошо знакомый нам Полиграф Полиграфович Шариков — основатель Института Экспериментальной Хирургии, лауреат сталинской премии, профессор, член-корреспондент Академии Наук СССР. Он приехал, чтобы поздравить коллег с юбилеем Октябрьской революции, чтобы рассказать молодым учёным о своём любимом учителе, профессоре Преображенском, вдвоём с которым они когда-то создавали этот замечательный институт. Уж что-что, а выступать перед аудиторией профессор Шариков умел.