Я не знаю, для чего была сказана эта фраза, но по залу прокатилась волна аплодисментов.
Конферансье ушел, и на сцену вышел первый докладчик.
— Коллеги! Сегодня я хотел бы представить вам великую работу Алексея Петровича…
Это продолжалось больше двух часов. Докладчики поочередно сменяли друг друга и уходили со сцены с чувством выполненного долга. По крайней мере, со стороны нельзя было сказать, что кто-то из выступающих удручен своим лицемерием.
Поначалу я слушал весьма внимательно, но затем искреннее непонимание происходящего взяло надо мной верх. Удивительнее всего было то, что несколько месяцев назад я по неизвестной самому же себе причине согласился участвовать в такого рода мероприятии. И привычнее всего была моя совершенная неготовность к нему. К слову, я и теперь не делал никаких усилий, чтобы придумать, о чем буду говорить в микрофон.
Короче, спустя время, настала моя очередь. Сутулая девочка ушла со сцены, и конферансье озвучил мое имя. Я оглянулся по сторонам. В такие моменты кажется, что тысячегранный (и все-таки безыскусный) взгляд толпы направлен только на тебя. Будто бы и все мероприятие затевается только, чтобы обличить тебя и твое жеманство. А жеманство, к сожалению, стало основным способом сокрытия сердечности.
Я вышел к трибуне. Откашлялся и потихоньку начал:
— Приветствую всех, кто сидит сегодня в этом зале… Впрочем, стоит поприветствовать и тех, кого сегодня с нами нет, — в общем, я сходу начал путаться. — Коллеги, речь, конечно, идет и об Алексее Петровиче, и о наших сокурсниках, которые, к сожалению, представлены сегодня не в полном составе, — я на мгновение вспомнил своего друга Шахтерщикова, который сидит в Подольске и не выпускает из рук электронную сигарету. Зал начал перешептываться. Я понимал бедственность своего положения, но к такому началу был готов. — Господа, пожалуйста, потише. Я понимаю, что то, о чем я говорю в высшей степени похоже на бред, но позвольте мне объясниться, — и тут я начал. — Во-первых, если позволите, я совершенно не знаю, чем так ценен многоуважаемый Алексей Петрович. Во-вторых, что, в общем-то, вытекает из первого, я хочу воспользоваться этой трибуной только за ради того, чтобы сказать все, что я о вас думаю, глядя вам прямо в глаза, — С первых рядов стали доноситься профессорские осуждения: мол, кто это такой и о чем он говорит. — Итак, слушайте. Я не верю ни одному слову, сказанному предыдущими ораторами, что, как мне думается, может быть поддержано и вами, поскольку исступленность и чопорность смыслов, напетых этими людьми, с первой же ноты раздаются фальшью, — я заметил, как конферансье судорожно вытер со лба пот и начал искать глазами охрану (к слову, никакой охраны там не было). — Пожалуйста, будьте впредь искренней. Кроме того, Собакарь А.П. — фигура масштаба самого незначительного, и все вы прекрасно об этом знаете. Посвященность же этого мероприятия такому человеку вызвана исключительно прямой связью Алексея Петровича с известной вам личностью. — Я понимаю, что перекроил этими словами свою тропинку к неизведанному, но терпеть более не имею сил, — я снова откашлялся, и сделал это уже по-настоящему. — Коллеги, в общем-то, это все, что я хотел сказать.
Я посмотрел на зал и увидел не зал, а лес недоуменных взглядов. В этом лесу не чирикали птицы, не скакали кабаны и не порхали бабочки. В этом лесу царствовала кладбищенская тишина.
Мы промолчали с минуту. Кажется, в помещении готовилась кровавая битва. Либо я, либо они. Вот-вот кто-то из нас должен был начать.
И все-таки, как привычно это происходит в мироздании, которое давно поглотило меня своей сюрреалистической пастью, все обернулось самым дикообразным способом. Спустя минуту после моей речи раздались оглушительные аплодисменты, спряженные с душераздирающими «БРАВО!» и высокопочтительным стоянием на ногах.
Я не покланялся и, выйдя из зала, сразу же поехал домой.