Вернувшись, он праздно поинтересовался, как у меня обстоят дела с отметками - и потребовал показать «табель»; нет проблем, год я закончила вполне прилично - в основном пятерки, несколько четверок по естественным наукам и тройка по новомодному предмету «москвоведение». - Что ж, молодец, - хмыкнул дядя Ося, закрывая мой дневник, - а вот Игорь у нас идет на золотую медаль… - В его голосе звучало наивное отцовское самодовольство; к счастью, я вовсе не была тщеславна - и лишь от души посочувствовала дяде, который, видимо, еще не совсем понимал, что со вчерашнего дня имеет полное право считать себя бездетным.
Между тем антикварные напольные часы в гостиной пробили три; пробили четыре; пробили половину пятого, - а Захира Бадриевна что-то не торопилась бежать к нам с повинной. Теперь Оскар Ильич уже не скрывал, насколько обеспокоен. Глистой вытянувшись на тахте, он тоскливо ел взором телефонный аппарат, словно пытаясь его загипнотизировать; увы - дядины глаза-бусины, в отличие, скажем, от Гарриных, не обладали магнетической силой, и коварная машина, словно издеваясь над ними, упрямо хранила безмолвие. Лишь однажды - часов эдак в шесть вечера, - она разразилась пронзительной трелью, от которой дядя Ося прямо-таки дугой изогнулся на своем ложе; но то был всего-навсего отцовский сослуживец, пожелавший напомнить рассеянному коллеге о предстоящем юбилее шефа.
Пять минут спустя явилась мама - веселая, шумная, как будто слегка помолодевшая за время своей отлучки; даже стоящая в квартире табачная вонь и унылое присутствие брата, которого она, повидимому, почитала уже благополучно отбывшим, не слишком ее расстроили. С беззлобным криком «Вы б хоть окна открывали, что ли!!!» загромыхала форточкой на кухне; затем, отдуваясь и обмахиваясь подобранной где-то рекламной газетой - было жарко, - вбежала в гостиную, швырнула на стол крохотную сумочку черной кожи, со вздохом счастливого облегчения плюхнулась на тахту и, поудобнее пристроив телефонный аппарат к себе на колени, принялась энергично накручивать диск; кажется, начиналось то, что папа с присущей ему флегматичной иронией называл «телефонной сиестой».
За последующий час мои знания о жизни успели пополниться новым образчиком дядиного мировоззрения. Некогда, сказал он, усевшись за стол и грустно подперев щеку рукой, великие умы человечества, братья Люмьеры (?), изобрели уникальную вещь - телефонный аппарат; предназначением его было - быстро и без затруднений передавать информацию из одной точки пространства в другую, удаленную на тысячи, даже миллиарды километров. И как же они, наверное, переворачиваются теперь в гробу, видя с небес (?!), что их любимое детище используется столь кощунственно и бездарно - как если бы кто-то вздумал забивать гвозди электронным микроскопом! Нет, черт возьми, ужасную ошибку допустили городские власти, отказавшись от введения повременной оплаты!..
Наконец, он не выдержал: решительно встал, подошел к маме, подергал ее за плечо и выразительно постучал пальцем по запястью. Та, даже не взглянув на него, состроила капризную гримаску - и, эдак небрежно отмахнувшись, изящным движением переместила трубку к другому уху… Тут с дядей произошло что-то страшное: мгновенно окрасившись в цвет собственных волос, он бросил на маму дикий, сверкнувший злой слезой взгляд, затем как-то странно улыбнулся, ощерив зубы (впервые я заметила, что двух-трех - по бокам - не хватает)… и вдруг как завизжит - слюна аж во все стороны брызнула: - Да сколько ж можно трепаться!.. Сколько ж можно трепаться?!.. Сколько ж можно трепаться?!!! - Эта истерика привела лишь к тому, что дядю изгнали из гостиной, захлопнув дверь за его спиной так, что на ковер посыпалась штукатурка (дом наш старый, сталинский и давно нуждается в капремонте!), и сквозь узкий, давно осиротевший кошачий лаз, еще во времена оны прорезанный в каждой двери кем-то из полувыдуманных, знакомых мне лишь по старым пожелтевшим фото усатых отцовских предков, вновь пополз омерзительный запах «Пегаса». А я думала: удивительно, до чего же он стал вздорный. Раньше он себе такого не позволял…
Бдзы-ынь! - стоило маме, все еще держащей аппарат на коленях, разъединиться с подругой, как «уникальная вещь», точно издеваясь, тут же заголосила вновь; укоризненно взглянув на нее, мама, болезненно сморщившись, потерла красное, затекшее ухо:
- Але?.. - со вздохом сказала она, сняв трубку, - да?.. Какой еще Гарри?.. А, это ты, Игорек…
- Ну я же говорил!!! - раздался в прихожей горестный, рыдающий вопль, и в следующий миг дядя с грохотом влетел в гостиную, едва не сорвав дверь с петель; но тотчас же ему пришлось, оттолкнув маму, заплясать вокруг меня, так как трубка, еще теплая и влажная, была в моих руках, и оттуда слышался незнакомый, взрослый и вместе с тем страшно родной голос с незабываемой снисходительно-хамски-нагловато-насмешливой ноткой:
- Привет, Юлька! Как жизнь?.. Как жизнь, спрашиваю?..
Я и хотела бы толком ответить, да не могла: как раз в эту секунду Оскар Ильич, изловчившись, ухватился за низ трубки, и мне удалось отстоять ее, лишь заехав дяде рукой по носу; аппарат, брошенный на произвол судьбы мамой, смывшейся от греха в спальню, нервно подпрыгивал на покрывале тахты.
- Я чего звоню-то, - весело объяснял Гарри, - тут от Ильича кой-какие книги остались, я забыл ему в сумку сунуть; может, подъедешь завтра, заберешь?.. Заодно и повидаемся, а то я утром и не разглядел тебя толком… Ты дорогу еще не забыла?..
Пихнув дядю посильнее, чтобы он отвязался, я поспешила воспользоваться передышкой: конечно, помню, и не только дорогу, и была бы жутко рада увидеться снова, - если, конечно, Захира Бадриевна…
- Да ты что, - возмутился брат, - мама тебя очень любит. Вот она тут передает тебе привет… (И верно: откуда-то издалека донеслись гулкие приветственные вопли тети Зары.) Так мы тебя завтра ждем, ОК?..
На сей раз Оскар Ильич подскочил сзади: крепко прижав меня к себе, он больно впился ногтями в мои пальцы, с трудом удерживающие скользкую трубку, и, установив подбородок на моем плече, обдавая меня «Пегасовым» перегаром, истошно орал: - Сынок!.. Сыночек!.. Сынуля!.. - Не-еет, - хохотал Гарри, - Ильича мы назад не возьмем, пусть и не надеется!.. У нас код поменялся, запиши! 731 одновременно! Запомнишь?.. - Тройка, семерка, туз!.. - крикнула я в пространство; - Сыночка!!! - ликующе завопил победитель, едва не разбив себе губу раструбом… и тут же его радостное лицо обмякло в гримасе недоуменной обиды: связь была прервана - из трубки, в такт моему и его сердцебиению, неслись короткие гудки.
6
Филевская ветвь метро - утешение клаустрофоба: в пиковый моментприступа, когда ты в поисках хотя бы иллюзии пространства бессильно прижимаешься носом к стеклу, милосердная электричка вдруг выныривает из узкого, тесного, темного тоннеля на простор, на свободу… и вот оно, наконец: усталый, измученный, вспотевший путешественник, не смея верить своему счастью, благодарно созерцает разворачивающуюся за окном панораму, с наслаждением впивая ноздрями горьковатый окраинный ветерок.
Нелишне, конечно, подключить и слух: станционные платформы - открытые, белые, голые, безлюдные, жуткие - похожи друг на друга, словно человеческие лица. И все же я рада покинуть душный вагон. Как встарь, первым делом гляжусь в огромное, черт знает к чему прикрепленное зеркало на краю платформы и тщательно причесываю растрепавшуюся челку; как встарь, долго и нудно плутаю по лестницам, входам и выходам зловещей станции, пытаясь выбраться «в город», но снова и снова каким-то адским образом попадая на платформу электрички, идущей в центр, пока, наконец, мне не приходит в голову парадоксальный вариант - просто пойти в другую сторону… и вот, наконец, я наверху. Ах, ностальгия!..
Дальше, если, конечно, мы с Топографическим Кретинизмом ничего не напутали, надо перейти дорогу и углубиться в дремучие, загадочно-темные дворы, заросшие вековыми дубами и гаражами-«ракушками»; несколько шагов по узкой, извилистой тропинке - и перед нами старый, обшарпанный «лабиринт», приютившийся на бывшей детской площадке между трансформаторной будкой, колючими зарослями акации и сетчатым забором стадиона. Ага, вот, наконец, и дом Гарри, старая кирпичная девятиэтажка; на двери подъезда белеет плохо приклеенное объявление ЖЭКа - вот уже вторую неделю мой чистоплотный брат вынужден смывать следы дяди-Осиных рукопожатий ледяной водой. Кодовый замок: помню-помню, 731. Что еще изменилось? Только не подъезд; он, как и прежде, прекрасен, по ровным шоколадным стенам то там, то здесь вьется искусственная виноградная лоза, и ступени, устланные ярко-алой ковровой дорожкой, безупречно чисты, что и немудрено: вот меня провожает подозрительным взглядом чопорная пожилая консьержка, - та же самая, трехлетней давности, или новая?..